Счастливая жизнь окончание

– А как же Лина? – спросил он неуверенно. – Извини, как-то я увлекся... Забывать стал. Да, пора! Только смотри, доставь в тот же самый вечер, а то мама будет волноваться.
– Ай-ай, кэп!
Бодрый возглас потонул в нестройной многоголосице, выкриках и гуле толпы. Оба путешественника повалились на ворох коробок. Барахтались в нем и в то же время – как будто поскользнулись на свежевымытом полу – неслись, растопырив ноги и руки, по длинному черному коридору, мимо одинаковых закрытых дверей. Голоса превращались в свист, от которого болезненно закладывало уши. Мигал разноцветный свет, и каждая вспышка колола зрачки.
Испуганный, ослепленный и оглушенный, Нико зажмурился, а когда открыл глаза, увидел перед собой ноут-бук с какой-то таблицей на экране. Замелькали длинные колонки цифр. В панике он огляделся: за столами сидели люди в костюмах, господа и дамы, и выжидающе смотрели на него. Все в летах, солидные, видно, профессора, только одна девушка в красной блузке – как будто студентка или аспирантка и даже чем-то отдаленно похожа на Лину.
– О, черт, – невольно процедил он сквозь зубы, но тотчас спохватился. – Извините, я на минутку. Мне нехорошо.
Слушатели обменялись удивленными взглядами, а Нико, как ошпаренный, выскочил из аудитории и заметался по университетскому холлу.
– Что такое? Что это значит? – набросился на съежившегося под батареей кобольда, выволок его оттуда за шкирку и встряхнул. – Где мы? Где море?
– Извини, – забормотал мальчишка, втягивая голову в плечи. – Не так сработало. Я не виноват! Это все техника... надо ее проверить. Заклинило задний ход. Дай мне пару месяцев, а? Давно не ремонтировал, вот что-то и разладилось.
Только теперь Нико заметил, что сам одет в темно-серый костюм – такой же, как у господ за столами, – а под мышкой держит лазерную указку.
– Ладно, – он выпустил кобольда, и тот, кряхтя, шмякнулся на пол. – Настраивай свою технику. Подожду. Все равно мне ничего другого не остается. Только без фокусов, договорились?
Последнюю фразу он собирался произнести грозно, а получилось жалобно. Не успел Нико закрыть рот, как отворилась дверь аудитории. В холл выскользнула, оправляя мини-юбку, аспирантка в красном.
– Господин Штайнмец... Николас, вам плохо? Может, врача?
– Душно в зале, голова закружилась, – улыбнулся Нико и демонстративно распахнул окно. – Все в порядке. Еще пять минут – и приду в норму.
За пять минут он вспомнил, что девушку зовут Глория. Она племянница его жены Лины, а сам он преподает в Саарландском Государственном Университете нелюбимую им некогда термодинамику. Вспомнил поименно коллег и некоторых студентов, тему своих последних научных исследований и – о, какое облегчение! – основные пункты доклада. Нетвердыми шагами он вернулся в аудиторию и кое-как закончил презентацию.


Где пара месяцев – там и пара лет. Нико с головой ушел в науку, разве что не ночевал на кафедре – хотя и такое бывало. Беспечные студенческие дни казались сном, а уж про детство и говорить нечего. Оно истаяло, подернулось дымкой чужого – или все-таки своего? – опыта, заросло бурьяном, как давно не хоженая тропинка. Нико все чаще снилось, как он мчится на скоростном поезде, а сзади рабочие методично разбирают пути. Возврата нет. «Ничего себе, покатался, – думал он, пробуждаясь, и горестно качал головой. – Полжизни на ветер».
«А был ли мальчик?» – спрашивал себя, торопливо проглатывая завтрак, равнодушно кивая Лине, по-утреннему теплой и растрепанной, упаковывая безнадежно взрослое тело в очередной дорогой костюм. Зеленый кобольд, малец, колотящий палкой по гулкой пустой бочке – что он такое? Детская фантазия, эпизод из давно забытого фильма или книги? Нико точно знал, что никогда не ездил с родителями в Хорватию. Отчим болел, мать работала парикмахером на полставки. Не то что на отпуск – на лишнюю тряпку денег не хватало. Как молодые побеги, вырастая из двух корней, сплетаются кронами, так память брала начало из двух источников, и как ни старался он забыть один из них – не получалось. Как ни твердил Нико, что путешествия во времени – нелепая выдумка, все равно чувствовал себя несчастным и кем-то обворованным.
Поезд несся без тормозов. Зима сменяла зиму. Лина забеременела и располнела, и Николас все чаще стал поглядывать на ее длинноногую племянницу, которая, словно дразня пожилую профессуру, что ни день носила красное. Потом вдруг уходил в мечты, представляя, что вот, родится сын, угрюмый лопоухий мальчишка, похожий на него, прежнего, – и два ствола памяти срастутся. Все станет как надо. Но ультразвук показал, что будет девочка, и Нико совсем растерялся.
Тяжелые роды, кесарево сечение. Дожидаясь у дверей операционной, Николас выпил девять стаканов минеральной воды и съел – сам не заметив, как – пять шоколадок из автомата. В результате свело живот, и, обессиленный от волнения, он отправился искать туалет.
– Порядок, кэп, все исправил!
Белый кафель отразил нечто расплывчато-зеленое.
– Ты?! Откуда, зачем? – Нико пытался бежать, но, как в ночном кошмаре, ноги сделались ватными. Вместо естественной, казалось бы, радости, отчего-то накатил страх. – Нет, не сейчас, – забормотал, отступая к писсуарам. – Убирайся! Да кто ты, вообще?
– Не дури, капитан, – рассмеялся кобольд. – Ты прекрасно знаешь, кто я. Ведь знаешь? Ну что, домой? – вскричал весело и со всех сил ударил палкой по краю раковины.
– Знаю, – прошептал Нико.
Свет ударил ему в глаза. Белоснежный фаянс раскололся от удара. Из сорванного крана хлынула вода.
– Вперед, кэп, только вперед! – издевательски хохотал мальчишка в парусиновых шортах.
– Нет, не надо! Стой! Пожалуйста, не надо!
С тихим жутковатым хлопком взорвалась в плафоне лампочка, и мир окутала темнота.
Темнота. Душистые летние сумерки. Сквозь черную листву дерева просвечивают крупные оранжевые абрикосы. Нико потянул носом... Неужели?! Бочка исчезла, и улица не была больше тупиковой. Из-за островерхих крыш жирно поблескивала, словно облитая фосфором, водная гладь.
Море? Нет, потом, завтра. А сейчас – бегом в гостиницу. К маме. С колотящимся где-то в районе горла сердцем Нико припустился вприпрыжку... Хотел припуститься. Споткнулся, тяжко охнул. Его костлявая, с тугими венами рука крепче стиснула набалдашник трости. В его ли годы так скакать?
Он провел дрожащей ладонью по голове – лысая. Черный ужас накрыл волной и тотчас схлынул. Николас и сам не понимал, почему так разволновался. Надо беречь себя. Долгая жизнь лежала за его плечами. Счастливая жизнь. Три опубликованные монографии. Сотни благодарных учеников. Жену похоронил прошлым летом, зато дочка звонит из Гамбурга каждую субботу. Старший внук в аспирантуру поступил. А маленький зеленый кобольд окончательно спрятался в подсознание, обратился в чью-то глупую злую шутку.
Понемногу сердцебиение успокоилось. Николас решил не возвращаться в гостиницу, а еще немного погулять. Опираясь на трость и ступая осторожно, чтобы не запнуться о камень, он заковылял по дороге к морю.