медитация

Кто бы мог подумать, что где-то в мире существуют такой простор и такая красота! Ущелье как огромная чаша, полная сочной зелени, переливов синего и оранжевого, тягучей тьмы и горячего света. На склоне притулилась то ли деревенька, то ли монастырь — ровные сахарные кубики, разбросанные по изумрудному шелку, и две белые башенки-карандаши — а дно выстилают острые, как акульи зубы, камни. А вон там, чуть вдалеке, посверкивает озеро, колет зрачки, а может, это уступ из какой-то блестящей горной породы — например, слюды или кварца. Издали не разобрать. Края чаши позолочены закатом, тонки и зазубрены, а с них, в глубину, стекают белые струйки — не то вода, холодные скальные ключи, не то пар, не то облака...
Марек понятия не имел, куда его занесло и как называется горная страна. Вероятно, это Алтай или Тибет, а может, Памир или Альпы. Его познания в географии были невелики. В любом случае, находиться Мареку следовало совсем в другом месте — спокойном и безопасном, а вовсе не на вершине скалы, на крошечной площадке размером в две человеческие ступни.
Он стоял, чуть согнув колени и наклонившись вперед. Руки вытянуты навстречу солнцу, так что оно словно покоится в ладонях. Огромный шар, пышущий жаром, как доменная печь, раскаленный докрасна. Пальцы онемели, не чувствуют ожогов, а лицу горячо. Как ни отворачивайся — щеки пылают, и глаза заливает пот, струится по вискам и капает с бровей.
Мареку хотелось бросить шар, эту огненную обузу, но он боялся упасть. Стоит центру тяжести хоть немного сместиться — и не удержишь равновесия, сорвешься в пропасть. А солнцу — что? Оно покатится за колкие вершины, вниз, в долину фиолетовых теней.

Жизнь Марека до тридцати лет мало чем отличалась от жизни остальных людей. Он закончил школу и выучился на страхового агента, женился и стал отцом дочерей-близняшек, Лизы и Софии, похожих друг на друга, как две еловые чешуйки. Он их все время путал — хоть и старался запоминать всякие мелочи, вроде родинки на щеке или рубчика на тыльной стороне ладони — но потом махнул рукой и не пытался больше угадать, кто есть, кто. Через пару лет Марек развелся и переехал из спального района, сняв однокомнатную квартиру на фабричной окраине. Потерял работу и нашел другую. По вечерам он пил пиво в ближайшей кнайпе, один или с приятелями, или смотрел дома телевизор, а по воскресеньям — раз в две недели — водил дочек в кино или зоопарк. Все это доставляло ему удовольствие — конечно, умеренное, но и Марек сам по себе был человеком умеренным. 
Так, во всяком случае, виделось со стороны. Лишь он один знал, какая под всем этим видимым благополучием копилась подспудная тоска. Словно зимним днем кто-то распахнул у него внутри форточку и выморозил душу. И вот уже простые человеческие радости кажутся вымученными, и не веселят улыбки детей, работа бесит, а телевизор битком набит глупейшей чепухой. И чудится, будто стоишь на перроне, а мимо, один за другим, проносятся поезда, и каждый мог бы увезти тебя к счастью. А ты переминаешься с ноги на ногу и смотришь им вслед — вместо того, чтобы сделать хоть что-то.



А что сделаешь, когда они даже не замедляют хода? Вскочить на подножку, рискуя свернуть себе шею, закричать или замахать руками? Все представлялось бесполезным и ни на что по-настоящему не хватало сил. Марек страдал, понимая, что жизнь утекает, как песок сквозь пальцы, а самое главное в ней так ему и не открылось. Хоть бы деревце на пути, хоть бы вешка, хоть бы намек — один единственный — куда идти. Пуста и безвидна была его жизнь, как земля в первый день творения.
Все изменилось в его тридцать третий день рождения. Проводив гостей — таких же, как он сам, троих приятелей-холостяков — Марек курил на лестничной площадке и думал: «Ну, вот, еще год прошел, а что толку? Кругом все то же болото, та же топь, и затягивает все глубже и глубже. Я тону. Надо вырваться, пока не поздно. Вскочить в последний вагон уходящего поезда».
В тот день Марек решил отправиться на поиски учителя, впрочем, далеко ходить ему не пришлось. Очень скоро он убедился, что его родной город, как и любое место на Земле, кишит поддельными гуру, в головах у которых вместо истины царит жажда наживы. Он же искал настоящего — а уж отличить подлинного гуру от самозванца наш герой был в состоянии — и такой, действительно, нашелся, и не где-нибудь, а по соседству. Йорг Блумквист, автослесарь, хороший семьянин и честный работяга. Марек встретил его все в той же кнайпе и, не теряя времени, попросился к нему в ученики. Низенький и лысоватый, в засаленной спецовке, о которую он то и дело вытирал короткие, в мазутных пятнах пальцы, Йорг меньше всего походил на духовного учителя. Держался скромно, никому не навязывался, и, казалось, не хватал с неба звезд. Марек, в глубине сердца ожидавший чего-то более яркого и помпезного, ни за что бы его не узнал, если бы не улыбка. Вот главная черта, отличающая подлинного гуру от обманщика. Не трудно говорить чужими словами, жонглировать не своими мыслями, щеголять лохмотьями и кровавыми язвами или же, напротив, толстым бумажником и золотыми часами. Не сложно подделать костюм, осанку, речь, даже взгляд, но только не улыбку. Она у Блумквиста сияла чистотой — не детской даже, а младенческой, первозданной. Так улыбается человек, еще не познавший в мире в ничего, кроме света, тепла и кормящей груди. В любом знании, кроме истинного — много печали, а улыбка Йорга была совершенно беспечальной. Кто-то менее проницательный мог принять его за безобидного лоха, каких более успешные собратья привыкли оставлять в дураках. Кто-то, но не Марек. Он сразу понял, что стоит этому смирному человеку шевельнуть пальцем, и реки потекут вспять.

Время как будто остановилось. Закат длился и длился, и парил над ущельем, словно задремавшая в полете птица. Его огненные крылья трепетали в воздушных потоках, а сонная голова, тяжелея, клонилась к горизонту. Красный шар в ладонях разбухал, наливаясь спелым багрянцем, и оттягивал руки. Синее и гуще становились тени, понемногу сливаясь в одну — иссиня черную с золотом накидку, почти невесомую, опушенную легким, клубящимся туманом. В деревеньке на склоне горы, крохотные, как спичечные головки, один за другим вспыхивали огни.
У Марека болели ноги. Они затекли от бедер до лодыжек, но особенно пострадали колени,
сделались как поролоновые, опухли и тупо ныли, и от этой приглушенной боли его мутило. Нутро окутывала тошнота. Голова кружилась, как на адской карусели, и мысли путались. Он знал, что надо сосредоточиться и обмозговать свое положение — ведь должен из него быть какой-то выход — но разум захлестывал невыразимый, чудовищный ужас небытия. Марек потел от страха и трясся на жестоком ветру. Ступни точно одеревенели и ничего не чувствовали, по рукам лился жар, застревая в груди, а мокрую спину обдувало холодом.
Не будь окружающее таким пронзительно реальным, он принял бы его за сон.


продолжение следует...