Один в поле окончание

Дон зажмурился, пытаясь подавить болезненный приступ клаустрофобии. Досчитал до девяти и снова — осторожно, из-под опущенных век — оглядел комнату. Лучше она не стала. Жалкая конура, в которой абсолютно нечего делать. Разве что в потолок плевать — и смотреть, как капает вниз. Дона тошнило от жары. Что-то давило изнутри на череп. Все расплывалось, тонуло в агрессивном красном тумане, как будто Дон долго — бесконечно долго, так долго, что в сетчатке полопались кровеносные сосуды — вглядывался в даль. И тогда он поступил так, как поступил бы на его месте любой усталый, растерявшийся, измученный жизнью человек — заснул.
Он спал за столом, уткнувшись лбом в раскрытые ладони. Шея затекла, но в голове прояснилось. Когда развеялась тяжелая дрема, он уже не был Дон Кихотом сети — ник, прилипший к лицу прочнее любой маски, прочнее, чем настоящее имя, начал отслаиваться, а из-под него проглядывало нечто смутно знакомое, но давно забытое. Обрывки диалогов, снов, Бог весть чего...
Машинально сунув руку под стол, Дон надавил на кнопку включения. Компьютер загудел и осекся, как сбитый в полете шмель. Что за притча? Должно быть, накануне он загрузил какой-то вирус. Не Проповедника — тот типчик безобидный. Хотя кто его знает? Может, только поначалу прикидывается ягненком, сказочки рассказывает, усыпляет бдительность, а потом вгрызается в систему и выводит из строя.
Ну, и что теперь делать? Надо позвать кого-то на помощь, но в комнате никого нет. Голоса — и те затаились, наблюдают. Он бы обрадовался сейчас даже их непонятной болтовне. Только бы не эта тишина... В тишине может произойти что угодно, или — что гораздо страшнее — не произойти ничего. Дон впервые подумал, что у голосов, вероятно, есть глаза и уши.
Он поднялся, сделал несколько шагов. Прошелся от стола от стола до кровати, потом от окна до туалета. За стеклом — синевато и мутно, не понять, зима или лето, в унитазе плохо спускается вода. Перед дверью Дон замешкался.
Любой ребенок знает, что двери, как правило, ведут на другой уровень или в другую комнату. Выходить через них — рискованно, потому что в каждой виртуальной реальности подстерегают новые монстры, но, в общем-то того стоит, поскольку и возможности открываются новые. В играх Дон не избегал дверей. На ватных ногах он приблизился и осторожно потянул за ручку. 
Белый коридор, метра полтора шириной, вывел его к лестнице и через несколько пролетов вниз раздвоился. Коротким отростком уперся в еще одну дверь — как Дон впоследствии узнал, внешнюю — а длинным нырнул в мутный свет. Стены длинного крыла блестели, точно покрытые инеем, а пол казался навощенным. Пахло тоскливо и резко — чем-то не то лекарственным, не то химическим. Лаборатория? Больница? Неприятное место. Запутанное. Дон растреянно озирался, не уверенный, что сможет найти дорогу назад. Все было немножко как во сне, немножко, как в 3D-симуляции, но от сознания того, что под рукой нет кнопки «escape», ему становилось дурно.


То, что оказалось за внешней дверью, напоминало «зиггис-филд»,  но так же отличалось от него, как современный «виндоуз-2026» отличается от допотопного «виндоуза-95». Зеленое с золотом поле, горячий свет, выпуклый хрустальный купол над головой — ослепительный, с тонкими прожилками синевы. Пунктирно намеченные контуры облаков, чуть потемнее основного фона — белое на белом.
«Какая потрясающая графика!» - восхищенно пробормотал Дон и сделал пару неуверенных шагов по зеленой траве. Трава кололась.
Он огляделся, словно ожидая, что в игру вступят зигги, почти уверенный, что они вот-вот выпрыгнут из-за кучерявых холмов на горизонте. Застрекочут, расправляя жесткие подкрылки, отталкиваясь от земли длинными коленчатыми ногами, и ринутся в атаку, а у Дона нет бластера. Чем же он будет защищаться? Если зигги его убьют, что будет дальше — с ним, с реальностью? Исчезнет ли солнечное поле, обратившись в тусклый стеклянный прямоугольник? Или программа перезагрузится, и все начнется сначала? Способен ли человек пережить собственный геймовер?
Он помялся у входа, не зная, вернуться ли, идти ли дальше. Впереди — изумрудно-солнечная, манящая и пугающая — лежала неизвестность. Позади... Дон обернулся и прочитал табличку на двери: «Приют для безнадежных компьютерозависимых». Вот, значит, как. Не больница. Там, по крайней мере, лечат. Помогают выжить. Приют. В приюте не живут и не выживают, а доживают. Дон попытался вспомнить, кто привел его сюда и когда, но мозг словно обратился в решето.
От непривычных запахов — солнечных и пряных - тепла и сухого ветра у него кружилась голова. Нарастала слабость. Зигги не появлялись, зато вокруг было много странных, бесполезных объектов. Насекомые с разноцветными крыльями, невесомые и воздушные, носимые ветром от цветка к цветку, и другие — с прозрачными, верткие и тонкие, с выпученными золотыми глазами. Некоторые карабкались по травинкам или копошились среди лепестков. Встречались и прыгучие, похожие на миниатюрных зиггов, но по виду безопасные — без жал и ядовитых зубов. Они и стрекотали, как зигги — монотонно и сухо, на разные лады. Трава пенилась колосьями, среди которых прятались крошечные голубые васильки.
Дон медленно, точно завороженный, побрел вперед. Наклонился, сорвал один колосок, отшелушил зерна. Одно из них положил в рот и начал жевать. Не потому что был голоден. Нет. В нем крепло желание причаститься хоть чему-то настоящему. С молочным вкусом зерна, с переливчатыми трелями маленьких зиггов, с ароматами цветущего поля пришли воспоминания. Они протиснулись в дверь бочком, как незваные гости, и смущенно сели в уголке. Дон велел им говорить.
Он вообразил себя маленьким, с ранцем за плечами. Ходил ли он в детстве в школу? Должно быть, да, но как Дон ни пытался — не мог представить себя в классной комнате, у доски, за партой... Все стерлось. Остались лужи в ярких блестках осеннего солнца, мокрый асфальт, пешеходная зебра, умытая дождем. Дон смотрел себе на ноги и почему-то очень хотел запачкать кроссовки. Мечтал увидеть грязные разводы на ненавистном белом. За руку его держала бабушка. Сухонькая кисть, тонкие, слабые пальцы. У старушки все время трясся подбородок, и ходила она медленно, приставными шагами. Приволакивала левую ногу, а правую выгибала и ставила осторожно — словно боялась наступить на мину. Когда Дон шел быстрее, бабушка скользила. Ее войлочное пальто было забрызгано водой из луж.
Дон моргнул, и картинка поменялась. Заснеженный парк, белка на ладони. Бабуля — совсем слабая, так что и не понятно, кто кого вывел на прогулку — она Дона или Дон ее.
«Не бойся, белочка не кусается... только орешек возьмет».
Дону тогда было лет семь или восемь.
Потом бабушка умерла. Гулять стало не с кем, а одному — не интересно. Мама приходила с работы и ужинала за компьютером, а после — до позднего вечера наполняла виртуальный стакан. Квадратики, зигзаги, палочки струились дождем, а мама, ловко перекатывая мышку по коврику, поворачивала их и ставила как надо. Наполняясь, стакан вновь пустел, загорался следующий уровень, и дождь превращался в ливень. Мама не успевала ловить фигурки и злилась. Поговорить с ней удавалось не часто, но и тогда мама отвечала, как сомнамбула, и в зрачках ее продолжали падать зигзаги и перекладины.
Знакомые ребята, с головой погруженные в «лол» — тактическую игру — дневали и ночевали в виртуале. Дон тоже втянулся. Ему нравилось разрабатывать стратегию. Сперва он играл скорпионом, затем выбрал темнокожего героя, страдающего от неразделенной любви. Передвигая его по экрану, Дон сам чувствовал себя немножко влюбленным — хоть и не понятно, в кого. В крови бурлил адреналин. Потом, когда «лол» потерял популярность и сошел на нет, Дон играл в «метин», а в перерывах осваивал новую версию старой доброй «хаббо». У него получалось — заключались сделки, строились дома, рекой лились золотые таллеры. Тогда же... нет, чуть позже, после «метина», появились «хорризонт-6» и первая версия «зиггис-филда», пока еще очень несовершенная, полная багов. Ну, а затем... «А кроме игр что было-то? - остановил себя Дон. - А ничего».
Он и не заметил, как собрал целый букет васильков. Брел по колено в траве, наугад, понимая, что идти некуда, и, как вивисектор в кишках подопытной крысы, брезгливо копался в собственном прошлом. Где-то там, среди пикселей, потерялась его, Дона, жизнь...
Под ноги легла розовая от жары грунтовка. Пышет зноем, кусается сквозь тонкие подошвы. Если, не сворачивая, двигаться по ней вперед, можно, наверное, добраться до какого-нибудь городка. Туда, где обитают люди. Дон и забыл, как они выглядят. Он подумал, что по городским улицам не ходят небритыми, в пижаме и тапочках, но потом решил, что это все равно. У него в запасе трое суток — пока не включат компьютер.
«А если не включат? - холодный пот струйкой побежал по спине. - Если он сломался? И никто не поможет, потому что на самом деле нет никого рядом, чтобы помочь? Но голоса... они обещали... они не могли обмануть».
«Или не ходить никуда? - размышлял Дон. - Так спать хочется... Подышал немного —  и хватит.  Слишком много свежего воздуха — это нехорошо...».
Он задремал у дороги, положив под голову васильки, но и во сне продолжал спорить с самим собой, с голосами, с непонятно откуда явившимся Проповедником.
- Ты правильно назвал меня лузером, - говорил Дон. - Я проиграл все, что мог. Дом, любовь, карьеру, самого себя. Столько лет бился с химерами. А теперь — мне даже невдомек, какой сейчас год и день. На что я годен, такой?
- Нет, не правильно, - возражал Проповедник. - Жизнь — это не война и не игра. В ней нет ни выигравших, ни проигравших, а только живущие. Ты дал иллюзии увлечь себя. И вот, я стою и спрашиваю...
- Что? - вскинулся Дон.
Перед ним стоял старик. Настоящий. В рубахе и полотняных штанах, с молочным бидоном в руке. Обут в сандалии. Редкие волосы — словно ковыль в степи, серебрятся мягкими барашками, а борода молодая, рыжая.
- Слышь, сынок, на Быстрицу как пройти?
- Не знаю.
Старик лениво сплюнул в горячую пыль и почесал себя за ухом.
- Не местный, что ли?
- Не знаю, - повторил Дон.
- Эх, ты...
Дед опустился рядом с ним на обочину, поставив бидон между ног. Звякнула металлическая дужка.
- Распогодилось, слышь...
Он скинул сандалию и принялся вытрясать из нее камешек.
«Так вот он какой, Проповедник», - улыбнулся Дон.
Ему казалось, что сейчас старик ткнет его в грудь костлявым пальцем и скажет: «Эй, ты, а спорим, что и это поле — еще не весь мир?», но тот молча возился с обувкой, и ветер трепал его молодую бороду.