Остров с маяком

В темные времена. Часть вторая.

Зеленый... Желтый... Красный... Мимо светофора идут люди и едут автомобили, равнодушно повинуясь его сигналам. Мокрый асфальт, как вода, отражает свет. Перекресток становится похож то на лужайку, поросшую золотыми одуванчиками, то на землю, устланную палой кленовой листвой. Грэг стоит чугунно и твердо, широко распахнув глаза, и словно дирижирует этой симфонией света. Водители и прохожие торопятся по своим делам, унося в сердце отголоски ее мелодий. Вокруг него волнами вздымается уличный шум, глухой и мерный, точно рокот океана. Клаксоны машин кричат, как чайки. Иногда Грэг тоскует по морскому простору — по йодистому запаху водорослей, по соленому ветру и по облакам, летящим в лицо.
Не позволить автомобилям столкнуться — так же важно, как не дать кораблям сесть на рифы. Еще важнее — влить силу в усталые тела, починить сломанное, исцелить больное. Его свет благотворен, как слова молитвы.
Медленно угасает день, и небо мутнеет, словно закопченное стекло. Звезды катятся по нему жемчужинами, густо усеивая черный стеклянный купол. На город словно упали сотни маленьких лун — одновременно вспыхивают бледные фонари, отражаясь в темных витринах. Перекресток пустеет.
Грэг смотрит вдаль и видит тощую фигурку, которая быстро идет по улице, размахивая руками. Это Дирк, его сменщик, сегодня он задержался. Грэг не может помахать ему в ответ, поэтому делает это мысленно. Теплое, неуловимое для чужого глаза приветствие, но Дирк его чувствует и улыбается с облегчением. У светофора он останавливается и несколько минут следит за миганием разноцветных огней, запрокинув голову и кусая губы. А потом...
Никто ничего не успел заметить — ни сонная девушка в окне третьего этажа, ни водитель припаркованного чуть поодаль такси. Но вот уже Дирк возвышается над перекрестком, освещая его ровным желтым светом — светофор переключился на ночной режим. А Грэг отходит в сторону — обычный парень, слегка взлохмаченный и неброско одетый, в джинсах и полосатой тенниске. Он зябко обнимает себя за плечи — к вечеру ощутимо похолодало. Кивнув на прощание Дирку, он торопливо шагает прочь, домой, к Эмме.
«Она, конечно, не спит», - думает Грэг, вспоминая ее руки, похожие на больших белых бабочек. Удивительные, говорящие руки, они всегда порхают в такт движениям губ, рассказывают, утешают, сердятся или спорят. «Ждет меня, - улыбается Грэг. - Приготовила ужин, а я так голоден, что съел бы целого кита. Спросит, почему так поздно».
Он так и не рассказал ей. Проект «живой свет» был строго засекречен. Даже в правительстве о нем слышали не все, а из тех, кто слышал — большинство считали странной байкой, чем-то вроде городской легенды. Ну, а то, что люди перестали болеть, так это, наверное, оттого, что продукты стали лучше, а быт — легче.
«Но все сложней видеть ее растерянный взгляд и замирающие руки, когда пытаюсь уйти от вопросов. Пора ей узнать все, как есть, - решил Грэг. - Полуправда ничуть не лучше, чем открытая ложь».
Он шел по городу, изредка кивая бледным фонарям. Но не всем, потому что многие из них — электрические истуканы. В них нет ни крупицы чувства, а свет их — мертвый. Он слегка рассеивает темноту, но не лечит и не просветляет сердце, не изгоняет мрак из души.
Эмма не спала. Она застыла на пороге, скрестив руки на груди. Стремительным взмахом кисти она приветствовала мужа.
«Я тебя ждала».
«Знаю».
Голос бывает лжив, но руки не могут лукавить. Жестовый язык абсолютно честен и, как считал Грэг, невероятно красив. Безмолвная музыка тела, исполненная эмоций и смысла. И пусть большинство глухих говорит на нем — для Грэга он был частью Эммы, ее неповторимой аурой, волшебной сутью. Язык любви и заботы.
Пока Грэг умывался, Эмма разогрела картофельную запеканку, и они вместе сели за стол. В такие минуты он ощущал себя моряком, сошедшим на берег. В голове еще звучал шум улицы, и стоило сомкнуть веки, как под ними скользили красные блики фар. Как прекрасно сознавать, что в конце долгого плавания тебя неприменно ждут уют и тепло. Эмма, странно притихшая, сидела напротив и смотрела на него с немой тревогой в глазах. Словно хотела сказать: «Ты пришел поздно, я беспокоилась о тебе. Но я не спрашиваю, где ты был. Потому что знаю, что ты не ответишь».
И только в постели, уже засыпая, Грэг почувствовал, как Эмма гладит его по лицу.
«Что, любимая?» - отозвался в темноте, но она не увидела. Тогда Грэг включил ночник, и мягкое сияние залило комнату.
«Почему ты не спишь?» - спросил он.
«Мне приснился страшный сон».
«Какой?»
«Что ты ушел. Навсегда. И вроде бы все, как прежде — эта комната, шкаф, постель, улица за окном, но тебя нет. Мне кажется, я умру, если ты меня бросишь».
Улыбнувшись, Грэг осторожно провел ладонью по ее волосам, пушистым и мягким, словно кошачья шерстка. Когда-то у него жила персидская кошечка, белая, как молоко, преданная и ласковая... доброе сердечко... Впрочем, это было давно, сто лет назад, в прошлой жизни.


«Я никогда тебя не брошу».
«Ты так говоришь. Но имеешь в виду другое. Я чувствую».
«Ну что ты, малыш?»
Грэг видел, как страдают ее говорящие руки. Как мечется взгляд, не в силах выразить невыразимое. Ее бессилие причиняло боль, неясную, ностальгическую — сожаление о чем-то давно утраченном или о том, что только предстоит потерять.
«Ты ничего мне не рассказываешь. Мы уже два года вместе, но я до сих пор не знаю, кто ты, что делал раньше, чем занимаешься сейчас. Почему уходишь рано утром, а приходишь глубокой ночью. Откуда ты знаешь наш язык. И почему рядом с тобой светло, а без тебя — темная темень, душный мрак».
«Это потому, что ты любишь меня», - улыбнулся Грэг.
Поправив подушку, он сел на кровати. Глухая ночь словно закупорили окна чернотой, даже фонари на улице почему-то не горели. Но в спальне царили нежность и доверие, согретые розоватым светом ночника.
«Послушай, малыш. Я расскажу тебе сказку. Давным давно на Землю упал метеорит. Это был обломок звезды, а не просто заплутавший в космосе камень. Он упал и распался на множество кусочков...»
«Так не бывает, - возразила Эмма. - Не бывает обломков звезды».
«Малыш, это же сказка. Та звезда была живой и разумной, и ее осколки разбрелись по планете. Самые крошечные, те, что не больше пылинки, стали светлячками. До сей поры они летают по ночам и светят всем, кто блуждает в темноте. А те, которые покрупнее, обратились в блуждающие огни...»
«Я люблю твои сказки, Грэг. Они чудесные. Но ты опять уходишь от разговора».
- Подожди. Самые большие — и самые разумные — выбрали жить среди людей. Они могли превращаться в любые предметы или животных, но предпочитали все-таки человеческий облик. Но время от времени, когда их свет — ведь они оставались светоносными, эти осколки — рвался наружу и давил на жалкую плотскую оболочку, они становились маяками, или газовыми фонарями, прожекторами, светофорами, театральными софитами... Всем, что освещает, оберегает, исцеляет...
«Разве свет исцеляет?»
- Конечно. Если он идет от сердца к сердцу. Им обязательно надо делиться, он не должен рассеиваться в пространстве... не должен застаиваться, как вода в пруду. Стоячая вода загнивает рано или поздно, так и свет мутнеет и портится... Ты понимаешь меня, малыш?»
Грэг и сам не заметил, как заговорил вслух, а Эмма не сводила с него напряженного взгляда, читая по губам. Крохотные отражения ночника в ее зрачках мерцали и плавились, как церковные свечи.
«Понимаю, - отозвалась она, наконец. - Ты говоришь, это было давно?»
- Это было давно, и это есть сейчас. Помнишь про эпидемии оспы, чумы, испанки? Кто, ты думаешь, боролся с ними? Кто помогал миллионам людей выжить?»
«Они что, бессмертные, эти светляки?»
- Они могут умирать. Но разрушается только тело. А свет не гибнет, он вечен и перерождается снова и снова. Вселяется в их детей, а если детей нет, просто передается дальше, как огонь по эстафете. Говорят, что на краю земли есть поселок. Там возрождаются светоносные, и там они все когда-нибудь соберутся, чтобы разогнать вселенскую тьму.
Последняя фраза прозвучала пафосно, но только не для Эммы. Все, что говорил ее Грэг — было истинно и прекрасно. Очарованная, она покачала головой.
«И ты...?»
«Да?»
Грэг замер, ожидая самого главного вопроса. Но Эмма думала о другом. Одно единственное слово, оброненное им, отозвалось в ее душе и увлекло в страну воспоминаний. Маяк. Затерянный в океане скалистый островок, остров-заповедник, куда она два года назад приехала с группой на экскурсию. Там гнездились редкие виды птиц и находилось лежбище морских котиков. Но подходить близко им запретили, чтобы не беспокоить животных. Стоя у подножия маяка — высокой красно-белой башни — любопытные туристы смотрели вниз, на песчаную отмель, на которой нежились под солнцем пятнистые туши. Кое-кто пытался фотографировать, а экскурсовод, повернувшись к группе в пол-оборота, что-то рассказывал о котиках и птицах. Но Эмма, как ни вглядывалась, не могла разобрать ни фразы. Губ экскурсовода она не видела, потому что свет бил в глаза, погружая лица людей в радужный туман.
Она чувствовала себя иностранкой, вдобавок — нежеланной, неприятной всем окружающим. Другие туристы ее сторонились. Она плохо их понимала, она издавала странные звуки, неслышные ей самой. Эмма казалась им отчужденной и высокомерной, а на самом деле была растерянной и несчастной, одинокой, как торчащий в небо маяк, открытый злым ветрам.
Грэг спустился как будто с неба, коснулся плеча и заговорил на жестовом языке.
Он представился смотрителем маяка.
«Ты тоже глухой», - обрадовалась Эмма.
«Нет, я слышу».
«Но ты знаешь наш язык».
«Я знаю все языки мира».
Он говорил серьезно, но Эмма приняла слова Грэга за шутку и рассмеялась. Уже к концу дня они знали, что не расстанутся и вместе вернутся в город.
«Но маяк? - беспокоилась Эмма. - Ты можешь его оставить?»
«У меня есть сменщик, - отмахнулся Грэг. - Он справится».
Вот как это было. Лицо Эммы просветлело. Память выманила на ее губы тихую улыбку.
«И ты не забыл наш остров?»
«Как я мог забыть?»
Они лежали в розовой полутьме, а за окном словно всходила луна — разгорался ярко-зеленый фонарь. Слепая ночь прозрела и таращилась в стекло зеленым кошачьим глазом.
«Может быть, и мы — осколки какой-нибудь звезды, только давно потухшие», - задумчиво улыбнулась Эмма.
«Ну конечно. Почему потухшие?»
«Наши сердца остыли. Мы не даем света».
«Как же не даете? - ласково засмеялся Грэг. - Разве любовь — не свет? Нежность, искренность, сострадание — разве не свет? Дай руку, малыш. Я научу тебя слушать музыку вселенной».
«Я не могу слушать, - возразила она. - Хватит, Грэг. Давай спать».
«Можешь, любимая. Доверься мне. Ничего не говори».
Мягко завладев ее рукой, Грэг прижал тонкие, бледные пальцы к своей щеке. Счастливая, Эмма закрыла глаза. И услышала.

«Грэг... я не знаю, почему ты ушел, почему покинул меня. Наверное, у тебя свой путь, а я, которую ты называл любимой, была всего лишь попутчицей на твоей бесконечной дороге. Но я благодарна Богу за каждое мгновение, когда ты был рядом. Та страшная ночь, когда я ждала и ждала тебя, но ты так и не вернулся со своей загадочной работы (не смейся, но иногда мне казалось, что ты секретный агент или разведчик в тылу врага)... я не смогла бы ее пережить, если бы не твой подарок. Ты научил меня слышать мир. Это как вибрация, которая зарождается в глубине сердца. Это свет, ставший музыкой. Я помню наш последний разговор...»
Эмма отложила ручку и задумалась. Конечно, она помнила, но не так подробно, как ей бы хотелось. Сколько драгоценных слов утеряно, утекло, как вода сквозь пальцы, и кануло в забвение. Он что-то говорил про маяки и светофоры... Сегодня утром ей на глаза попалась газетная заметка. Сводка с места проишествия. Пьяный водитель на перекрестке не справился с управлением и врезался в светофор. Никто из людей не пострадал. Эмма удивлялась, почему это короткое сообщение так ее тревожит, почему сидит занозой в памяти. Она как будто упустила что-то важное, но не могла понять что.
«...наш разговор про остров с маяком. Знаешь, я подумала, ведь каждый из нас — такой остров. Одинокий, отдельный, окруженный со всех сторон равнодушным океаном. И маяк погашен, потому что мы разуверились в себе и других, разучились любить и мечтать... Но ведь его можно зажечь! В наших силах превратить бесплодный клочок земли в остров надежды...»
И снова она отвлеклась, прислушиваясь к себе, ощущая глубоко внутри тихое биение жизни.
«Хоть бы это был мальчик, - улыбнулась Эмма. - Пожалуйста... пусть это будет мальчик».


Продолжение следует...