Драма в Купальскую ночь окончание

Часть 1 ЗДЕСЬ

Часть 2

На широком лугу у озера горели костры, вокруг которых девушки водили хороводы. Они пели старинную песню и, то и дело, бросали в огонь березовые и дубовые ветки. В центре самого большого костра был установлен столб, на котором в самом верху крепилось колесо. На колесе лежало соломенное чучело. По обычаю его должны сжечь глубокой ночью. Ночью Купальской. 

– Никогда не мог я понять, – говорил батюшка, обращаясь к Жене, заглядевшемуся на гулянья с высоты пригорка с двумя валунами, – чего все же больше в человеке – веры или суеверия?

Женя не ответил. Лишь пожал плечами. 

В вечерних сумерках над черной гладью воды вспыхивали красные искры, а по озеру плавали лодочки, из которых девушки бросали купальские венки, сплетенные из диких трав, герани, папоротника, розы, ежевики, веток дуба и березы. И в этот миг Женя даже сам себе боялся признаться в том, что в пестрых гарцующих компаниях стремится взглядом отыскать свою Колдунью.

«С чего это она моя?» – испуганно одернул он себя.

С той первой их встречи прошло несколько дней, но каждое утро Колдунья приходила на озеро. Поначалу они не разговаривали, обмениваясь взглядами и улыбками, создающими хрупкую невидимую сеть, в которой совсем скоро запутались оба. Ее магия постепенно перестала пугать, становясь все более притягательной. Женька чувствовал, как меркнет его вера, еще недавно казавшаяся ему тверже камня. 

«Не пытайся спрятаться от жизни», – звучали в ушах папины слова.

Но разве он прячется? Или это, все-таки, правда, раз он запретил себе приходить на озеро по утрам?

 Но вот только, как запретить себе думать о ней? Этого он не знал. И, к сожалению, скоро понял: молитва не спасает от любви. 

– Неведома мне причина твоих терзаний, – однажды сказал батюшка, вернув витающего в облаках Женю на грешную Землю. – Но знай одно: верить в Бога – не значит силой подавить в себе человеческую суть. Насилие над другими ли, над собой ли всегда вызывает протест, а от протеста до абсолютного безбожия недалеко. 

Над озером уже взошла огромная, похожая на пушечное ядро, луна и казалось, что оно засветилось каким-то особым призрачным светом.

– Когда я был еще мальчишкой, – прошептал он грустно и немного отрешенно, словно желая не думать о наболевшем, спрятаться от него за старой историей, – рассказывал мне прадед, что в ночь на Ивана Купалу в нашем озере плещутся души умерших, принимающих облик русалок. Любил старик всякие байки.

 Вот только говоря это, смотрел Женька не на светящееся озеро, а в сторону дома у заброшенной мельницы. 

– Помогите! Помогите! – вдруг раздалось в ночи.

Мимо пригорка пробежали люди, размахивающие тлеющими головешками. Одну из них кто-то закинул в первый попавшийся огород.

– Чтоб у Петровны капуста уродила. 

– Колдунью искупать хотят! Ой, утопят ее, ошалевшие и пьяные! – кричали со всех сторон. – Нечистую силу из нее изгонять собираются, дурни окаянные! Утопят девку! Как есть утопят! Помогите-е-е!

 Неслась толпа к озеру, и Женька вмиг тоже сорвался с места, не успев ни о чем подумать. А на лугу уже жгли соломенное чучело на деревянном колесе. Высоко взымался огонь, а вокруг него скакала молодежь. Смеялась и улюлюкала. 

– Нашел! Папороть-кветку нашел! – плясал кто-то в темноте, а затем вынес на свет костра, собранные в пучок листья, помахав ими перед носом пробегающего Жени.    Подобрав полы своей рясы, он пронесся мимо туда, откуда слышались пьяные вопли.

  Компания гарцевала вокруг здоровенного детины, деревенского пастуха, несшего на руках к берегу, вырывающуюся и плачущую Колдунью. Тот вошел в воду по колено и, что-то приговаривая под бессвязные реплики своих одуревших дружков, уже собирался окунуть девушку, как в этот миг кто-то затараторил сдавленным голосом, указывая на валуны на пригорке:

– Чур, меня! Ожили! Отец и сын ожили! Вон стоят! Гляньте туда!

 Как по команде, все обернулись. В бледном свете луны вместо двух камней, извечно лежавших на холме, возвышались две мужские фигуры. На них были белые домотканые рубахи и штаны. Они стояли неподвижно, оглядывая с высоты пригорка окрестные места.  

– Свят, свят, свят! – понеслось в наэлектризованной внезапно наступившей тишине. 

– О, черт меня подери! – сглотнул пастух и, позабыв о том, что все еще держит Колдунью на руках, поспешно перекрестился, уронив ее в озеро. 

Компания бросилась наутек, в ужасе и шале, не вспомнив о недавнем намерении изгнать из деревни нечистую силу. Кинулись врассыпную, пока кто-то в толпе не задал общее направление, выкрикнув:

– Петровна горит! 

Возглас тут же подхватили, и понеслось по деревне:

– Петровна горит! Петровна горит! Петровна горит!

– Чего-й то ей старой вздумалось через костер прыгать? – резонно засомневался кто-то прямо на бегу.

– Дурак! Хата ейная горит! Головешку в огород пульнули. Для урожая видать. 

А на пригорке все еще стояли два мужика – охотники, давеча вернувшиеся из лесу с добычей. Топили они баньку, и вышли в одном белье воздухом после парилки подышать. Засмотрелись на гулянья с пригорка.

– Резвится-то молодежь!

– А испугались-то чего? Не поймешь их нынче. Вот в наши годы другие мы были. Разумней, что ли?

– Не. Не разумней. Такие ж были! Брр! Продрог. Идем что ли?

– Паленым тянет. Горит что?

– Так костры и горят. Давай, идем уж!

Теперь, когда толпа скрылась в ночи, на берегу стало тихо. Женька все бежал, пока с разбегу не сиганул в воду. Длинная ряса сильно мешала плыть, поэтому он попытался стянуть ее. Мокрая она прилипала к телу, спутывала ноги. Сильно рванув ее на груди, он содрал с себя тяжелое облачение. 

Много раз он нырял в поисках своей Колдуньи, но в тусклом свете луны и красных отблесках затухающих костров вода оставалась черной. В какой-то момент Женя даже стал верить байкам своего прадеда о том, что вместо дна у озера глубинная пропасть. 

Он нашел Колдунью и вынес на берег. Пытался откачать, настойчиво делал искусственное дыхание, массаж сердца. 

– Боже, спаси ее! – в отчаянии крикнул он в небеса. – Ее жизнь не должна быть ценой за глупые суеверия людей! Не должна! Не должна!

Женя снова и снова повторял массаж сердца, искусственное дыхание. Перекидывал вниз лицом, желая вызвать кашель, но было уже поздно. Слишком поздно. 

Он опустил ее на землю и заплакал. Заплакал так же, как во сне. В его старом сне о родителях. 

– Бог! За что? – снова закричал Женька, ударив кулаком об землю. – И это твоя милость? И где же воля твоя? И помощь твоя где? Где? Где я спрашиваю? 

Но предрассветную тишину, как всегда, нарушали лишь трели соловья и колокольный звон в храме. Туда Женя больше не вернулся.

В день похорон Колдуньи он покинул деревню навсегда, не приняв монашеский сан, ибо безумие, содеянное людьми, убило в нем веру в Бога. 

А над пригорком с двумя валунами и поныне кружат два печальных аиста.