Драма в Купальскую ночь

Часть 1

«…Над усёй нашай краінай, наставіўшы белыя ветразі крылаў, планіруюць буслы. Іх многія і многія тысячы – хто лічыў? На вільчыках сялянскіх хат, на дрэвах, на калонах старых разбураных палацаў, на слупах капліц сярод маладога зялёнага жыта. Гнёзды паўсюль." 

Уладзімiр Караткевiч «Зямля пад белымi крыламi». * 

 Предрассветную тишину нарушали трели соловья и колокольный звон в маленькой церкви, расположившейся на пригорке. Неподалеку лежали два валуна. Далеко на север от них растянулась деревня, а со всех других сторон камни омывали воды большого озера. В летних ранних сумерках над его гладью растелился легкий туман. 

Стараясь на ходу придерживать ветки малинника, то и дело хлеставшие по лицу, Женя торопливо шел по узенькой тропинке, что брала свое начало у широкой проселочной дороги, затем убегала в лес и сквозь кустарники выходила к самому берегу.

Женя любил плавать очень рано, когда вода, как парное молоко, а в воздухе еще чувствуется ночная прохлада. Быстро сбрасывая одежду, он с разбегу прыгал в воду и нырял глубоко, стараясь подольше задержать дыхание. 

Это озеро называется Бездонным. Он не раз слышал легенды, передаваемые из уст в уста местными жителями. Говорили будто бы дно живое, и потому оно то появляется, то исчезает в разных точках водоема. Не одну попытку предприняли аквалангисты, чтобы измерить его глубину, но уже через пять минут после погружения якобы выскакивали из воды и с ужасом в глазах рассказывали то о гигантской рыбе, то о глубинной пропасти.

– А еще жила в этих местах женщина, – проскрипел однажды Женькин прадед, прикуривая сигаретку из сушеных листьев табака. Мальчик тогда ближе придвинулся к старику, чтобы лучше разобрать слова. – Когда-то, в давние времена, ходила она по деревне и просила милостыню. Долго ходила, пока не приютили ее у себя на ночлег отец и сын. И за эту их доброту на утро дала им женщина наказ: незамедлительно уходить из села. Уходить быстро и при этом ни в коем случае не оглядываться назад. Поведала она о том, что деревни их скоро не станет. Послушались ее отец и сын, но поднявшись на тот пригорок, где нынче церковь наша стоит, все-таки оглянулись. Оглянулись и увидали, что вместо деревни плещется огромное озеро. Сами же они тотчас превратились в камни. Так с тех пор и стоят на пригорке двумя валунами. 

Много таких легенд и поверий ходило по деревне и окрестным селам. Все их Женя знал с детства, когда отец недоверчиво отмахивался, а мама поспешно крестилась на старинную икону, висевшую в передней хате в углу меж двух окон. И только прадед, которому, как думалось тогда мальчику, столько же лет сколько и четырехсотлетнему дубу, росшему у заброшенной деревянной мельницы, любил рассказывать всякие байки. А поскольку был он глух, то слушателю своему (коим со временем остался один Женька) не давал возможности принимать участие в беседе, сводившейся всегда лишь к длинным односторонним монологам.

Теперь, когда прошло уже почти двадцать лет, Женя часто вспоминал эти монологи, ибо в старинных байках вечно будет храниться душа его народа, душа этого маленького кусочка земли, где прошло его детство. А еще его собственная душа. И всегда он знал, что куда бы ни забросила его жизнь, рано или поздно он вернется сюда. Вот и вернулся. Вернулся служить в эту маленькую церковь, отбрасывающую тень золотого креста на неподвижную гладь Бездонного озера. Здесь его дом, долг и судьба.

– Весь в мать, – разочарованно повторял отец снова и снова вплоть до самой своей смерти. – Не пытайся, сын, спрятаться от жизни. Жизнь сильнее нас. Сильнее и мудрее.

Такими словами он напутствовал Женьку, решившего окончить духовную семинарию и принять монашеский постриг. Это казалось таким несовременным, несвоевременным и таким поспешным решением! Решением, никак не вязавшимся с нынешним веком скоростей, больших возможностей и широких путей, с веком нарастающего цинизма, практичности и исчезающей духовности. Отец так до конца и не понял, чего в нем больше: радости от того, что Женька выбирает другой путь или грусти от того, что сын предпочитает тонкий ручеек полноводной реке. Много раз пытался отец начинать серьезные разговоры, но они не складывались. Слова, как сучья на кривой коряге, рождали колкие и уродливые нотации, царапающие душу, подобно тому, как поленья оставляют занозы на руках. Да и не умел он никогда говорить. За работой научиться было некогда. А теперь видать, что следовало бы научиться то. Может и сыну помог бы чем.

Мать тоже ответила Женьке молчанием, лишь поспешно перекрестилась на всю ту же старинную икону в углу. 

И только пять лет спустя, когда будущий монах вернулся домой по окончании семинарии, перебирая в руках мамин платок, он думал о том, что вот теперь бы поговорить. Теперь бы объяснить. Да только некому. И мать, и отец уж два года, как похоронены на старом деревенском кладбище. Так случилось, что и в жизни были они неразлучны, и смерть забрала их в один год – одного за другим. 

Когда-то он не сумел найти нужных слов. А может не искал их вовсе? В юности ведь кажется, что все люди должны видеть мир твоими глазами и понимать его твоим умом, а если кому-то вдруг приходится что-то объяснять, то возможно и не стоит этого делать. Так повел себя и Женя. Недосказанностью тогда ограничились его отношения с родителями. И лишь теперь он стал осознавать: недосказав отцу и матери, он не все сказал и себе самому. 

– А теперь вас нет, – думал он. – И ничего уже не объяснить и не исправить.

В последнее время они часто снились Женьке, и всякий раз это был один и тот же сон. 

Мама молодая еще. Идет по полю. А поле широкое, широкое: ни конца ему нет, ни края. И растет на поле лен. Лен и в нем васильки. Много васильков. Они словно кусочки синего неба в волнующемся зеленом «море». Мама ступает осторожно. Будто и не идет вовсе, а плывет по бирюзовой волне. Вот она улыбается и зовет отца. Обнимает ее отец. «Сынок, сынок, – слышит Женя их голоса. – Мы с тобой. Мы рядом. Смотри в небеса». Женька поднимает глаза и видит кружащих над своей головой двух белых аистов. Он плачет, как ребенок. Тянет руки, но просыпается. Всякий раз просыпается на мокрой от слез подушке. 

Этот сон снился Жене снова и снова. Снился до тех, пор, пока однажды, спеша к заутрене в храм, он на миг не задержался на пригорке у двух валунов: на старой яблоне в саду родительского дома пара белых аистов свила себе гнездо. Женя видел, как птицы кружили над крышей, садились на печную трубу, а затем снова садились в гнездо. В полете их большие красивые крылья отбрасывали на землю тень. На миг ему даже почудилось, что слышит он, как щелкают птицы клювами, издавая зовущие звуки. Будто бы это мать с отцом кличут его. Кличут и огромными крыльями укрывают от беды свой старенький дом и любимого сыночка. 

В это утро Женя, как обычно, плавал до тех пор, пока у горизонта на востоке не появилась огненная полоса. Дымка над озером совсем растаяла, и в деревне заголосили первые петухи. Натянув брюки и перекинув рубашку через плечо, он медленно начал подниматься по тропинке, намереваясь вернуться в храм на службу. И в этот момент впервые увидел ту, которую люди называли Колдуньей. 

Никто не знал откуда она пришла, но два года назад охотники, возвращающиеся с добычей поздним вечером, заметили, что окна нежилого дома у заброшенной деревянной мельницы горят тусклым мерцающим светом. И тогда решили они заглянуть на огонек. С порога их встретила девушка. Совсем еще юная и очень красивая. Красота ее сразу заворожила деревенских мужиков, поэтому долго стояли они молча. 

А дом этот много лет принадлежал старику, известному всей округе своей угрюмостью. Не было у него ни жены, ни детей. Так и прожил он долгую жизнь в одиночестве. Одиночество, возможно, сделало его замкнутым и суровым. Привечал у себя старик лишь охотников да грибников, уставших от блужданий по лесу. Те передохнут немного, выпьют воды колодезной, погутарят о капканах и боровичках, да и идут себе дальше своей дорогой. А когда не стало деда, дом опустел. Словно тоже умер, так как не для кого ему больше служить пристанищем: обсыпалась со временем печная труба, покосился забор, а крыша покрылась разросшимся вьющимся плющом. Видимо, так уж устроено: человеку нужен дом, а дому – человек. 

И вот однажды засветились темные окна тусклым светом, вдохнувшим жизнь в холодные стены. В тот вечер узнали охотники, что приходится девчонка покойному непризнанной внучкой. 

– Видать и сам дед не знал, что не один на свете белом, – пошли по деревне разговоры. – А мать-то где? И отец? Откуда она пришла сюда?

– Сказывают, что нет у нее теперь никого, – шептались деревенские кумушки то тут, то там. – Мать умерла, а батьки своего она не знала и вовсе. Охотники наши выведали тогда, что мать девчонки перед тем, как уйти в мир иной рассказала ей про деда. Велела найти его. Вот и приехала внучка к единственной родной душе на земле. Да не успела только. Помер дед давно. 

С тех пор так и живет она в этом доме под старым дубом. Помогли деревенские мужики обустроить его, а потом снова стали заходить сюда охотники и грибники. Местные жалели девушку, стараясь во многом помочь ей.

Звали ее Марией. Да вот только не прижилось в деревне имя ее, так как вскоре заметили люди, что наделена девчонка не только красотой, но совершенно необъяснимой силой взгляда, голоса, движений. Всякий, кто оказывался под их воздействием, мог лишь зачарованно смотреть на нее, не отдавая себе отчета в собственных действиях. За это и прозвали ее Колдуньей. 

Часто собирала она разные травы в лугах, сушила их на зиму, а затем варила целебные отвары. Людей девушка чуралась, но в помощи никому никогда не отказывала. Наверно потому и ходили по деревне противоречивые слухи: кто-то жалел сироту, кто-то зачарован был ее красотой, а кто-то тайком крестился, приписывая ее замкнутости и проницательному взгляду магическую силу. 

С тех пор как вернулся Женя домой, не однажды слышал он о новой сельчанке, но встретиться довелось только сегодня на этой узкой тропинке, ведущей к берегу Бездонного озера. Она почти бежала, а потому, когда внезапно увидела его, резко остановилась, уставившись долгим проницательным взглядом. Колдунья так ничего и не сказала, лишь протянула Жене какую-то травинку, красивую, как павлиний хвост. 

Несколько минут спустя он вдруг осознал, что стоит один на том же месте. Он обернулся, но девушку не увидел. Она попросту исчезла, а он впервые почувствовал, как ускользает время. Еще никогда молитва не давала ему такого ощущения. Оно возникло впервые.                   

 * «…Над всей нашей страной, наставив белые паруса крыльев, планируют аисты. Их многие и многие тысячи – кто считал? На крышах крестьянских домов, на деревьях, на колоннах старых разрушенных дворцов, на столбах часовен среди молодой зеленой ржи. Гнезда повсюду…". Владимир Короткевич «Земля под белыми крыльями» (перевод авт.).

Продолжение следует...

Часть 2 ЗДЕСЬ