Химичка

Люди за глаза называют меня «наша химичка». Но я не учительница химии, а эти люди не мои ученики. Эти люди мои пациенты, а я врач химиотерапевт в одной московской онкологической клинике.  Пациенты мои считают меня молоденькой, хотя мне уже больше сорока, у меня трое детей, и в профессии я 21 год. Могу признаться, что выгляжу я действительно неплохо. Вернее, выглядела до недавнего времени. Я не поняла, как, когда со мной произошла очень странная штука.

Однажды я заметила, что в разных зеркалах я выгляжу абсолютно по-разному. То есть из разных зеркал на меня смотрят разные люди. Дома я вижу в зеркале обычную себя - довольно привлекательное, строгое лицо с изящными губами и носом с небольшой горбинкой.  На работе же из зеркала в ординаторской на меня смотрит застывшая рыбья маска с неподвижным взглядом. И никакие мимические усилия преобразить эту рыбу в обычную меня не помогают.

 Существует негласный кодекс: Врачу онкологу ни в коем случае нельзя выказывать больным сочувствие, нельзя их жалеть. Пациенты есть суть  обычные люди, которые просто ходят на определённые процедуры, чтобы продлить своё существование, наполненное тошнотворной болью и прочими непередаваемыми, жутко неприятными телесными и психическими ощущениями. В эти их переживания врачу погружаться категорически запрещено собственным инстинктом самосохранения. От их боли, от их страданий надо выстроить защитную стену и не сюсюкать.  Нечего тут эмпатию разводить, понимаешь! Улыбаться пациентам  можно, это не запрещено, но сердце при этом должно быть каменным.  А кто много улыбается, тот сам однажды попадает из разряда врачей в разряд пациентов. И никакого телесного контакта. Не дай Бог! Поэтому следить надо за собой. Мне всегда это удавалось без усилий. Может быть, я от рождения такая холодная. Дочь моя постоянно сетует на мою сухость и неласковость. Со мной в детстве не сюсюкали, и я не сюсюкаю. Ни дома, ни на работе. А на работе сердце у меня не каменное, а железное.

Моя работа это прописать больным  правильные процедуры, чтобы они пожили подольше. Фактически мы их не лечим, мы только продляем им жизнь. В среднем на четыре, пять, шесть лет. Кому как повезёт. Случаи полного выздоровления вроде бы бывают, и если это так, то точно не благодаря нашим методам. За последние лет шесть, семь количество больных выросло в какой-то невообразимой прогрессии. Мы с коллегами крутимся, как белки и едва успеваем расписать каждому пациенту по результатам его свежих анализов назначение на «химию». Как заведённые носимся из кабинета в кабинет среди толп больных и страждущих, успевая едва поздороваться. Где уж тут расспрашивать, успокаивать и сочувствие выражать. Сердце у врачей каменеет автоматически.

Надо сказать, что в этом хороводе и пациенты ведут себя намного более мужественно. В таком столпотворении и беготне больным некуда деться, как только принять правила игры. И они сидят и терпеливо ждут, если и жалуются, то застенчиво, как бы извиняясь.  По сути, у них и выбора-то нет, как спокойно нести свой крест. Среди массы среднестатистических больных попадаются и удивительные личности, они умудряются относиться к своей болезни и к жизни и смерти в целом с хорошим добрым юмором. Господи! Отчего такие-то заболевают?

Я почти бегом передвигаюсь по бесконечным коридорам клиники, а когда приходится остановиться, чтобы переговорить с больным и минимально опросить его об «успехах» в лечении, я чувствую физически, что из меня говорит рыба, и смотрит неподвижным рыбьим глазом и нижней губой чмокает. 

Мы с коллегами иногда пытаемся обсудить причины  безумного роста онкологии в мире. Версий много, но все они одна нелепее другой. Хотя вполне возможно, что одна из этих нелепостей и есть истина. Преобладает мнение, что человек сам себе онкологию зарабатывает, толи мыслями не теми, толи эмоциями не теми. Но вот год назад ушёл наш коллега, очень светлый человек с безупречным поведением. 

Никогда я не была религиозным человеком, но эта рыба в рабочем зеркале, как-то на меня воздействует. Мысли стали приходить, которых никогда не было. Присматриваться я начала к событиям и к своей роли в этих событиях. Мало-помалу стала выходить из автоматического  режима.

Вспомнила, как дочке нотацию прочитала, а надо было просто обнять и к себе прижать. И сердце моё защемило, больно и сладко одновременно. Железное моё сердце.

Совсем новые, неприятные для меня состояния стали настигать меня в самые неожиданные моменты. Я прихожу утром на работу. Холл на нашем этаже уже наполнен людьми. Как всегда я кожей чувствую их облегченный выдох: «Такой-то доктор пришел, наша химичка пришла». Но теперь я той же кожей или чем там ещё ощущаю вибрации тревоги, страха и боли. Взгляд мой стал цепляться за взгляды пациентов моих и проникать дальше, как бы за взгляды. А там ….  Лучше бы этого не видеть. Но у некоторых пациентов там спокойствие и мужество, а у некоторых полная пустота и безучастность. Последние – лидеры в этой гонке к всеобщему финишу. Мне кажется, я стала видеть, что вот этой дамочке год остался, а эта все четыре протянет. Или это у меня фантазии такие яркие вдруг развились? Моё душевное равновесие стало не нарушаться даже, а разрушаться полным ходом.

Ну, какой смысл мучить больного химиотерапией, если ему жить три месяца осталось? Я человек ни грамма не религиозный, но сентенцию о том, что без воли Всевышнего и волос с головы человека не упадёт, я где-то слышала. Так, может быть, мы поперёк воли этого Всевышнего действуем? Или мы орудия его?  Окаменелость сердечная подводить начинает. Я как будто в одну очередь с пациентами встаю.

Вспомнила, что несколько лет назад наши коллеги очень успешные хирурги онкологи муж и жена ушли из профессии. Муж стал пастором в какой-то протестантской церкви. Причем, я слышала от людей, что они стали такие фанатичные миссионеры. Почему я это вспомнила? Я их тогда не понимала и даже осуждала в душе.

 Еще одна штука непонятная со мной приключилась. Я шла по длинному коридору и внезапно у меня в голове, как на экране возникло красочное кино. Из чрева нашей планеты непрерывно возникает всё живое, а затем, пройдя определённый путь, всё это живое возвращается в землю. Животные, растения, микробы, камни, всё, всё, всё. Возникает и исчезает. Этот круговорот не прекращается ни на мгновение. Он завораживает и потрясает. Я была в этом состоянии несколько мгновений, но по ощущениям я как будто прожила миллиард лет вместе с планетой. Более того я и была самой планетой.  Может быть, это было что-то похожее на просветление, но успокоения и безмятежности это мне не дало. Стоило больших усилий, чтобы отринуть это видение, вернуться в рабочее русло и продолжить выписывать назначения на терапию.

Я стала чаще подходить к зеркалу. С рыбой надо что-то делать. Если коллег рядом нет, я строю рожи, растягиваю и сужаю губы, таращусь и щурюсь. Рыба никуда не девается.

Вчера муж одной сложной пациентки презентовал мне банку мёда. Неожиданно, впервые за несколько лет, мы с ним разговорились. Я уже года три поглядывала на эту супружескую пару с интересом. Было что-то в нём, как и в жене его, необычное. А я бегала все время, только «здрасти» усевала проскрипеть. И вдруг у нас диалог случился.

Ни разу ни с кем из пациентов я не обсуждала проблемы жизни и смерти, а тут сам собой разговор вырулил на эти темы. Мужчина как-то между строк заметил, что за те три года, пока его жена борется с онкологией, десяток близких его друзей и приятелей, которые ничем не болели, которые выражали ему сочувствие по поводу онкологии жены, и вот сами они покинули наш мир без онкологий и прочих явных заболеваний, просто на ровном месте. Жена его, хоть и плоха уже очень, но живая, продолжает чувствовать и любить, а их уже нет. 

Эта пара была какая-то особенная. Я сама себе давно придумала такой термин: «Хорошее лицо». Это не значит красивое. Хорошие лица бывают и у вовсе некрасивых людей. Вот у этих супругов были хорошие лица, что-то притягательное в них было. Какая-то чистота или свет или отпечаток порядочности, что ли. Женщина лечилась у меня уже три года, прошла больше двадцати сеансов химиотерапии и была этими процедурами измучена необыкновенно. Она была готова отказаться от химии, то есть она практически была близка к окончанию своего пути. Муж ее все эти годы сопровождал ее, и было видно, что они сильно и по-настоящему привязаны друг к другу.

Женщина стояла рядом и слушала наш разговор с ее мужем. Я перевела на нее взгляд и меня прямо пробрало. Я почувствовала такую лютую, неизбывную ее тоску и обречённость. Не пойму, как так вышло, что я обняла эту женщину и сказала не дежурную холодную фразу, а что-то такое ободряющее из самого сердца своего. На глазах у неё  выступили слёзы. И, пожалуй, впервые за время моей работы и я едва не пустила слезу, и сердце моё опять защемило. Опять защемило. Больно и сладко. Но я же железная леди. Шмыгнула носом и быстро ушла.

Я жила, как робот, приходила на работу, читала длинные, странные, труднопроизносимые слова в анализах пациентов и на автомате писала назначения с еще более странными и труднопроизносимыми словами. И сердце железное. И вот вдруг, оно не такое уж и железное.  И там - в груди и больно  и сладко. И эта рыба в зеркале. Что же делать? 

Сегодня пришла утром, взглянула в зеркало. Рыба исчезла, а из зеркала меня внимательно рассматривала симпатичная ящерка с живыми озорными глазами. Ящерица подмигнула мне, крутнулась и исчезла в зазеркалье. Из зеркала на меня смотрело усталое женское лицо, похожее на моё.