За горизонтом

Снежинки... зеленые, желтые, синие... разноцветные. Медленный, медленный танец. В полном безветрии яркие блестки вьются в воздухе, вспыхивают в полете и через мгновение гаснут – крохотные искры вселенского зимнего костра. Лиза останавливается и, протянув руку, ловит их мягкой варежкой. Запрокидывает голову и смотрит в высокое черное небо, сыплющее холодной крупой. Вязаная шапка с помпоном съехала набекрень, а огненная челка поседела от снега. И снова начинается кружение, и скрипят коньки, и девочка в белой шубке выписывает пируэты на льду... Ярко горят прожектора, и окруженный молочной темнотой ледяной островок, заколдованное царство блеска и света – незаметно дрейфует в прошлое. Январь. Турбаза «Гвоздики». Двадцать два года назад.
Сейчас его зовут Михаэль, а ее, наверное, Елизавета Сергеевна. Но для него по-прежнему – Лиза. В самом деле, не странно ли называть по отчеству подружку детства, так и оставшуюся в памяти смешной зеленоглазой девчонкой. Их родители – в прошлом студенты одного ВУЗа – хотя и жили в двух часах езды друг от друга, часто отправлялись куда-то вместе: в поход, на рыбалку, на съемную дачу – на пару недель. Или вот, на зимнюю турбазу. Поэтому дети дружили, но не сказать, что крепко – все-таки виделись не каждый день, а от случая к случаю. Про таких не говорят «не разлей вода».
Но в тот раз... они играли. Им обоим было по десять лет. И пока родители общались за накрытым столом, пока под водочку и закуску текла неторопливая беседа, Миша преклонял перед Лизой колено, прося ее руки. Конечно, понарошку, и – разумеется – перед этим они, как неумелые актеры, разыгрывали не то вычитанную в книжках, не то подсмотренную в каком-то взрослом фильме романтическую историю. Случайное знакомство, свидание и прогулка под звездами... Впрочем, зимние звезды, едва блестели в небе, неотличимые от летящих снежинок, а луна, как озябшая птица, куталась в облака. Но и тех, и другую с успехом заменяли фонари. Круглые и белые, они горели по всей турбазе, освещая дорожки и призрачными нитями связывая между собой корпуса, каток и высокую ледяную горку. Мутными струйками пара сплетались на морозе слова, образуя в воздухе тонкий, прозрачный узор. И скрипел под сапожками снег, и болтались за спиной две пары перекинутых через плечо коньков. И редкие прохожие не обращали внимания на двух идущих под руку детей.
Пусть и девчачья – придуманная, конечно же, Лизой – игра, но Мише она нравилась. Между ними словно возникало что-то незнакомое и волнующее, новое для них обоих и не до конца понятное. Всего на несколько мгновений, когда под стылыми взглядами прожекторов она произносила свое задорное: «Да, я согласна» и протягивала ему обе руки, помогая встать. А потом они просто катались, исполняя на льду невинный танец детской любви. Чистый, как снег. Как серебро фонарей. Как бледные тени звезд.
Так продолжалось четыре дня. А на пятый... наверное, Лизе надоело отвечать одно и то же. А может, проявилось в этом что-то от магии последнего мига, последнего шанса... предчувствие скорой и неотвратимой разлуки. Так что даже ей – маленькой девочке – короткое «да» показалось слишком банальным и пустым. И вместо него захотелось подарить другу маленькую загадку.
- Да! Но ты сделаешь так, как я хочу! – подзадорила его Лиза. - Это испытание!
- Что сделаю? – удивился он, слегка разочарованный, неловко поднимаясь и меховой варежкой отряхивая брюки от налипшего снега.
- Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что!
- Это из сказки, что ли? – нахмурился Миша.
Он помнил смутно: открытую книгу на разноцветно-лоскутном одеяле и бабушкин профиль, мягкий и нечеткий, подсвеченный теплым светом ночника. Крупные, слегка округлые буквы, которых Миша тогда не знал, а значит, и текст прочитать не мог. Даже иллюстрацию на развороте он словно видел перед собой. Царский дворец, старушку за прялкой, птицу, похожую на голубя, и златокудрого доброго молодца – в общем, какая-то бессмысленная мешанина сказочных персонажей, ничего не понять и не разобрать на такой картинке. И нелепое «пойди туда...». А вот кто в итоге куда пошел и что принес – этого он вспомнить не мог. Бабушки давно уже не было в живых, она умерла, когда Мишутке едва исполнилось четыре года. Да и книжка сказок куда-то подевалась, вероятно, ее отдали маленькой кузине или еще кому, а то и выбросили за ненадобностью.
- Из сказки, - согласилась Лиза и, грациозно оттолкнувшись от бортика, понеслась прочь, легкая и пушистая, как убегающий по льду кролик.
- Так что тебе принести? – крикнул ей вдогонку Миша.
- То, не знаю что! – прокричала она в ответ и, развернувшись, покатилась спиной вперед, красивым плавным зигзагом. - Смотри, а так можешь?
Она потеряла интерес к игре.
На следующее утро обе семьи вернулись в город. А еще через два месяца Миша с родителями переехал жить в Германию, и это звучало почти как «туда-не-знаю-куда», да только не совсем. Потому что он знал, да и все знали, и на конвертах падавших в почтовый ящик писем стоял его новый адрес.
Его мир, треснув, раскололся на черепки и сложился заново. И не было в нем ни глубокого снега, ни ледяных горок, ни зимней турбазы. Через него текла медленная, никогда не замерзающая река Саар, и морозы пахли горьковатым дымом, вытекающим из печных труб, а в январе на серебряных от инея газонах цвели маргаритки.
В нем была новая школа, новые друзья и новый язык. Но, может быть, из-за той глупой игры Миша – а теперь уже Михаэль – никак не мог забыть свою московскую подружку. Какое-то время дети переписывались. Сперва – вроде бы от нечего делать. А потом как-то удивительно сблизились, даже больше, чем живя в одном городе. Больше, чем могли бы – встречайся они каждый день на лестничной площадке. Наверное, потому, что в чужой стране Михаэль чувствовал себя поначалу одиноким. Он не то чтобы мучался ностальгией, но словно немного замерзал посреди жаркого лета и теплой зимы. И оживал сердцем, завидев в углу экрана мерцающий конвертик, и тянул к нему озябшие пальцы, будто к чашке горячего чая, который глотнешь – и согреешься внутри.
Да и потом, уже став взрослыми, иногда – хоть и не так прилежно – они обменивались новостями. Михаэль узнал, что Лиза вышла замуж за человека старше себя и, вроде бы, состоятельного. Но что-то пошло не так. Он почти слово в слово запомнил ее последнее – прощальное письмо, в котором она признавалась, что муж издевается над ней, а бывает, что и распускает руки. Нет, о разводе она не думает. Потому что... А вот почему – Михаэль так и не понял. Возможно, все еще любит этого человека, или боится, или что-то другое. Мало ли находится у людей поводов предпочесть золотую – а то и вовсе не золотую – клетку свободе?
Их переписка давно уже сошла на нет, но... Иногда, особенно бессонными ночами, когда стены его одинокой спальни озарялись фарами проезжающих машин, Михаэля терзало раскаяние. Нет, не так. Скорее, сожаление о чем-то несбывшемся. О синей птице-мечте, слегка задевшей его крылом – и упорхнувшей в небо. Ведь нет, в самом деле, ничьей вины в том, что у них с Лизой не сложилось. В ее неудачном замужестве. Да и так ли оно неудачно? Михаэль не знал. Он целое десятилетие ничего не слышал о Лизе, хотя по-прежнему, повинуясь какой-то странной привычке, беседовал мысленно с ее фантомом. И в том, что он в свои тридцать два года так и не встретил родную душу, тоже некого было винить. И все-таки порой ему казалось, что разгадай он вовремя ту волшебную формулу: «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» - и узоры их судеб сплелись бы иначе. Лучше ли, хуже... но без этой пронзительной грусти, когда задорная улыбка подружки из далекого детства кажется самым светлым пятном в безнадежно-серой жизни. И когда изо дня в день – против собственной воли – ломаешь голову над какой-то нелепицей. «Не знаю куда – это где? Что это?» И хочется вскочить в первый попавшийся поезд и ехать бездумно, сквозь солнце или дождь, пока закат не плеснет в окна густой алой краской, и сойти на безымянной станции – без багажа, с легкой спортивной сумкой через плечо. Вот только безымянных станций не бывает. А значит, с тоской думал Михаэль, получается так, что ни один поезд на свете не привезет тебя «не знаю куда», а только во Франкфурт-на-Майне, в Дрезден или в Дюссельдорф, в Гамбург, Берлин или Мюнхен. Прекрасные города, в которых есть, что посмотреть, и только «того-не-знаю-чего» в них не найдешь, как ни старайся.

Конечно, он отыскал ту сказку в сети и прочел – несколько раз, но так и не добрался до ее сути. Нелепая, бесполезная история, полная бессмысленных событий – вот чем она ему показалась... Это была другая, не их с Лизой сказка. В ней не содержалось ответа ни на один из его вопросов.
Михаэль сидел в баре, потягивая через трубочку коктейль, и рассеянно посматривал по сторонам. Он не приглядывался к женщинам и не искал приключения на одну ночь. Ему нравились лица – веселые или задумчивые, чужие улыбки, полумрак и тусклые светильники, мерцающие, как свечи. И вдруг... Нет, не может быть! За столиком у стены ему почудилась... Лиза? Полускрытая вазой с одной единственной искусственной гвоздикой, она пила апельсиновый сок, нервно стиснув бокал длинными худыми пальцами. Михаэль смотрел на ее руку – и по спине его бегали мурашки. А от вида ее тонкого профиля и проблесков темного золота в осветленных волосах его прошиб жаркий пот. И кожа... такая бледная, почти до белизны, кожа с яркими крапинками веснушек бывает только у рыжих от природы людей.
Не в силах больше гадать, Михаэль встал и, не чувствуя под собой ног, приблизился к ее столику.
- Лиза?!
Девушка подняла удивленные глаза.
- Да? – спросила она по-немецки.
- Господи, Лиза! Но откуда? Как ты здесь оказалась? И что ты тут делаешь?
Он и сам не заметил, что заговорил на родном языке – впервые за столько лет!
- Я вас не понимаю, - покачала головой девушка.
Поставив на стол бокал, она с любопытством – и без тени неприязни – разглядывала Михаэля. А тот, как подросток, покраснев от смущения и не зная, куда девать руки, переминался с ноги на ногу, мучимый странным чувством дежавю. Ему хотелось извиниться и убежать – но ни за какие блага в мире он не согласился бы это сделать.
Короткого разговора оказалось достаточно, чтобы понять – Михаэль обознался.
Она могла быть ее сестрой, эта незнакомая девушка в баре, возможно даже, сестрой-близнецом или обретшим человеческую плоть доппельгангером. При этом она, как очень быстро выяснилось, не говорила по-русски и никогда в жизни не бывала в Москве. И что самое удивительное – ее тоже звали Лизой.
Не прошло и получаса, как они уже сидели вдвоем за столиком и болтали, как старые приятели.
- Говорят, человеческая душа так огромна, - рассуждал Михаэль, надламывая соломку от так и не допитого коктейля, - что, спускаясь на Землю, она распадается на части. Поэтому у каждого человека в мире есть двойник, похожий на него, как две капли воды. И еще двойники – только слегка похожие. В них крупицы одной души перемешаны с другими. Я раньше в это не верил, считал эзотерическими бреднями. А теперь убедился – это правда.
Слегка улыбаясь, Лиза чертила указательным пальцем на столе большие и маленькие круги.
- А я похожа на нее – как? На ту русскую?
- Не знаю, - признался Михаэль. – Я не видел ее много лет.
- Ты любил ее?
- Мы были детьми! У детей какая любовь? Игра!
Ему показалось, или она слегка вздрогнула?
- Любовь – не игра.
- Да, но... – Михаэль смешался. – Мы, взрослые люди, живем свою жизнь... Живем всерьез. Да и то не всегда. А дети еще только присматриваются к ней, пробуют на вкус... Это даже не репетиция перед спектаклем, а... – его мысли бежали впереди слов, так что Михаэль и сам не знал, что хочет сказать и как это выразить, - а только его предвкушение. Дети повторяют за взрослыми, не понимая сути... – натолкнувшись на ее строгий взгляд, он смутился еще больше и быстро сказал. – Вот представь себе, как мы с той девочкой...
И он рассказал Лизе о пяти днях на зимней турбазе. Вернее, о пяти вечерах, потому что днем они просто катались на лыжах или с горки, а по вечерам – лицедействовали, разыгрывая в лицах глупую романтическую историю.
- Ну почему же глупую? – спросила Лиза, не поднимая глаз.
Михаэль пожал плечами.
- А разве нет? И знаешь, какую загадку она мне загадала напоследок? Я до сих пор о ней иногда размышляю. Не в смысле, что она, то есть Лиза, имела в виду... наверное, ничего особенного... Но порой у меня такое чувство, будто не девочка мне ее загадала, а сама жизнь. А эта дама ведь никогда не шутит.
- Какую загадку?
- Это из сказки. Русской народной, кажется, а может, и нет, - сказал Михаэль и слово в слово повторил заветную формулу.
Несколько минут Лиза молчала и уже не чертила на столе круги, а смотрела прямо перед собой.
- Если это сказка... – произнесла она, наконец, - то «не-знаю-что»... наверное, что-то волшебное.
Михаэль усмехнулся.
- Для начала неплохо бы понять, что такое «не-знаю-где» и как туда попадают.
- Ну, это просто.
- Да? – спросил он, внезапно заинтересовавшись.
- Я думаю, - неуверенно сказала Лиза, - это там, за горизонтом.
- Не понимаю, - нахмурился Михаэль. – Как это?
Он и в самом деле не понимал. Горизонт – иллюзия. За ним не только ничего нет, а его самого – нет. И дойти до него невозможно, как невозможно по радуге вскарабкаться на небо.
- Ты не веришь, - вздохнула Лиза. – А ведь я там была.
- Где?
- За горизонтом.
- И что там? – спросил он жадно.
- Знаешь... наверное, у каждого свое. Как и горизонт у каждого – свой, - ответила она, знакомым до боли движением сдвинув брови.
Не широкие, как у московской девочки Лизы, а выщипанные тонкой ниточкой. И все равно у Михаэля защемило сердце. Словно завеса между прошлым и настоящим внезапно порвалась сверху донизу. И в прореху затекал нестерпимо яркий свет.
Из бара они вышли в ночь и медленно побрели вдоль набережной Саара. Мимо городского театра, мимо темной остекленной громады концертного зала, мимо детской площадки с горками и качелями. Со стороны реки дул прохладный ночной ветер. В черной воде качались лунные отражения фонарей.
- Пойдем, посмотрим «Эмфину», - предложила Лиза, и, хотя Михаэль не видел ее лица – она отворачивалась от ветра – в ее голосе ему послышались озорные нотки.
Он удивился.
- «Эмфина» - это что?
- Ну, корабль, который горел.
- А... Да я ее, вроде, видел.
Теперь и он вспомнил. Плавучий ресторан, еще в апреле пострадавший от пожара, до сих пор болтался у берега, ожидая своей судьбы. Предполагалось, что его затопят. Но вряд ли в черте города, скорее отбуксуют куда-нибудь подальше от Саарбрюккена.
- Изнутри?
Михаэль покачал головой. Вместе с Лизой он готов был идти куда угодно, а лучше – просто вот так неторопливо прогуливаться по безлюдному берегу. Кстати, а куда подевались все? Ведь час еще не такой уж и поздний?
Ах, да, вспомнил он, сегодня же Германия играет с Аргентиной и бюргеры, наверняка, прильнули к телеэкранам – смотрят футбол.
- И как ты собираешься попасть внутрь? – спросил он недоверчиво.
- Там очень мелко, - объяснила Лиза. – Дойдем вброд. Вода еще не холодная.
Михаэль поежился.
- Хочешь, чтобы нас забрали в полицию? Горел он или нет, это частная собственность.
- Ты видишь здесь хоть одного полицейского? – возразила Лиза. – Хоть одного человека?
Он еще раз окинул взглядом пустую набережную и вдруг почувствовал себя ребенком. Словно шелуха лет осыпалась с реальности, обнажив ее истинную – и вечную – сущность. Ребенком, готовым совершить какую-нибудь невообразимую глупость. Просто так, из любопытства. Из детского невинного желания проверить окружающий мир на подлинность.
- Но он, наверное, заперт? – сделал он последнюю попытку отказаться от дикой затеи.
- Там нечего больше запирать.
Вода в Сааре оказалась холодной, а течение у берега – на удивление быстрым. Лиза и Михаэль стояли, держась друг за друга, чтобы не упасть. А река неслась мимо, сбивая с ног, обтекала жестоко и пенно, неумолимая, как время. Но они смеялись. Крепко обнявшись, заключив один другого в надежное кольцо рук. Времени и реке вопреки.
До «Эмфины» они все-таки добрались, но смотреть там оказалось не на что, кроме обугленных столов и стульев. Света внутри не было, только узкий луч фонаря падал через круглое окно. Из черных, выгнутых стен торчала горелая проводка. А ведь еще несколько месяцев назад здесь веселились люди, пили и ели, знакомились и влюблялись. Михаэлю сделалось грустно. Странное возбуждение и детская веселость схлынули, а на их место пришли холод, усталость и озноб.
- Прости, что затащила тебя в воду, - сказала Лиза, когда они, стуча зубами, выбрались, наконец, на берег. – Пора по домам, а то совсем простудимся. Позвони мне... Ведь ты позвонишь?
- Конечно! – ответил Михаэль уверенно.
И они обменялись номерами телефонов.
Мог ли он напроситься к ней в гости? Или пригласить ее к себе? Наверное, да. По крайней мере, мог бы попробовать, но... Это тот случай, понял Михаэль, когда не тянет осушить бокал залпом, а хочется длить удовольствие, не торопиться и пить маленькими глотками. А на дне его – кто знает, что там. Может быть, поблескивает золотое колечко счастья?
Вернувшись домой, он хотел сразу лечь спать. Завтра на работе – трудный день. Но какая-то мелочь, заноза, засевшая не то в голове, не то в сердце – не давала покоя. Им овладело странное, потустороннее ощущение – что-то случилось, случится, уже происходит... И с глубоким вздохом он включил компьютер. В почтовом ящике лежало сообщение со знакомого адреса. Михаэль обреченно кликнул на него, наверное, с тем же чувством, с каким полчаса назад входил в студеную воду Саара.
Это был даже не крик о помощи, а вопль отчаяния, тяжелый и страшный, брошенный в пустоту. Лиза ни разу не назвала его по имени, она, вообще, не обращалась ни к кому конкретно. Возможно, письмо ушло сразу по многим адресам... Это могла быть предсмертная записка самоубийцы, всплеск безумия, что угодно.
Михаэль не раздумывал долго. Вернее, он не раздумывал вообще. Казалось бы, кто ему это женщина? Чужая – подруга детства, фантом из далекого прошлого. Но если я человек, и она человек... если мы люди... то можем ли мы не откликнуться на зов беды, не броситься на выручку, не заслонить собой? Еще не единой связной мысли не возникло в голове, а его рука уже тянулась за телефонной трубкой – позвонить в аэропорт Франкфурта-на-Майне и заказать билет до Москвы на ближайший рейс. А утром – выпросить экстренный отпуск на работе. Если получится, связаться с Лизой, узнать, что случилось. А если нет – все равно ехать.
По-настоящему очнулся он уже в пути. Под колеса ложилось ровное полотно шоссе, а в бардачке машины лежали электронный билет и российский паспорт. Михаэль рассеянно смотрел на дорогу, искоса – на навигатор, и в голове у него постепенно прояснялось и – если и не успокаивалось – то по крайней мере вставало на свои места. Он прилетит в Москву и все уладит. Защитит, утешит, сделает все, что нужно. А потом... Его дом в Германии. Он вернется и позвонит немецкой Лизе. А дальше... Что ж, дальше остается только довериться судьбе. Михаэль улыбнулся. При воспоминании о новой знакомой на душе становилось тепло, как от улыбки зеленоглазой девочки в белой шубке и вязаной шапочке с помпоном. Не надо заглядывать за горизонт, чтобы понять – если счастье рядом, хватай его обеими руками и держи крепче, не отпускай... И тогда все будет хорошо.
По обеим сторонам дороги потянулся лес. Темный, смешанный. Елки, осины, дубы, еще зеленые, почти не тронутые осенней желтизной, хотя в Саарбрюккене листопад уже был в самом разгаре. Они стояли плотной стеной, как суровая толпа. Михаэль словно ощущал их настороженные, злобные взгляды. Странно. Он не помнил такой местности по пути к Франкфурту, или это навигатор завел его не туда?
Он ехал и ехал, но лес не кончался... и не кончался день, а только вылинял, сделавшись тускло-белым, как зимние сумерки. Да еще и часы, как назло, остановились. В какой-то момент Михаэль осознал, что понятия не имеет, куда ведет его это странное шоссе, а значит, едет он, по сути, «туда-не-знаю-куда».
Он припарковал машину на обочине и вышел на пустынную дорогу. В этом месте она сужалась – становилась практически пешеходной, а дальше и вовсе, похоже, переходила в лесную тропинку. Так что, если разворачиваться – то только здесь. Но возвращаться за руль Михаэль не стал, а вместо этого пошел вперед. Шагать было трудно – под ногами то и дело перекатывались шишки.
Как представлял он себе горизонт? Если не призрачной линией, не оптической иллюзией, то, вероятно, чем-то вроде государственной границы. С таможней и пограничниками, которые проверят у тебя документы и решат – пропускать ли дальше. Но тот оказался всего лишь линией на асфальте – мутной и беловатой, точно просыпанная мука. И дорога за ним становилась белой, а деревья обратились в мужчин и женщин, застывших на полушаге и неподвижных, как статуи.
И все эти люди смотрели в одну сторону. Михаэль повернул голову, желая проследить за их взглядами – и увидел. «То-не-знаю-что». Прекрасное, как солнце, и ярче, огромнее солнца. Оно горело и не сгорало, и притягивало, как магнитом, с неодолимой силой. И почти с такой же силой отталкивало, и бедные пленники вязли в его сетях, как в паутине. Они каменели, как при виде Медузы Горгоны. Но «то-не-знаю-что» не смотрело на них и, вероятно, даже не догадывалось об их присутствии. Оно просто было. И светило, озаряя все вокруг каким-то неземным сиянием.
Михаэль взглянул и тоже окаменел, потому что такого великолепия, такой красоты он не созерцал никогда в жизни. Он и не представлял себе, что подобное возможно. Он стоял и стоял, недвижный, как истукан, пока что-то мягко не торкнуло его под сердце. Лиза на катке, Лиза за столиком в баре... Лиза посреди реки – в его объятиях... С невероятным усилием Михаэль вырвал из оцепенения свое непослушное тело и сделал шаг... другой... третий... Он приблизился и, набрав полные пригоршни «того-не-знаю-чего», повернулся спиной к сияющему чуду и медленно, чтобы не расплескать свет, двинулся назад. Михаэль нес лучезарное сокровище Лизе... вот только какой, саарбрюккенской или московской? Он и сам не знал. В эту минуту они обе стали для него одним человеком, словно одна Лиза умирала и воскресала в другой. Как будто они были вложенными друг в друга матрешками.
Не важно... Он подумает об этом позже. А пока Михаэль просто шел, с трудом переставляя ноги, боясь не выдержать и обернуться... Ступая по белой, как мука, дороге – обратно за горизонт.