Калейдоскоп. Цветное.

…Подперев голову рукой, она сидела в детской и слушала, как сопят во сне сыновья. Всё о чём в жизни мечтает любая женщина, состоялось. Почти. Картинка счастья, которую она рисовала в своём воображении долгие годы, сложилось, как в детском калейдоскопе — игрушке, каких сейчас, наверное, не выпускают. Замужество, мальчишки, достаток в благополучной европейской стране. Рисунок был такой красивый, что по закону жанра не мог удержаться в сохранности слишком долго — видно у Бога дрогнула рука, и из картинки стали выпадать детали, она стала неполной.

По каким-то, лишь ему ведомым причинам, подсуетившись, скорее всего к молодой, ушел муж. Пришлось вспоминать собственную молодость и устраиваться в больницу медсестрой — не могла же она оставить семью без средств к существованию. Теперь каждый вечер, укладывая малышей, она читала им сказки, а когда они засыпали, долго просила всевышнего о счастье и здоровье для них и никогда, ничего не просила для себя, считая, что бог испытывает ее душу на прочность — только и надо: потерпеть и подождать. Думала, что, наверное, время еще не пришло — пройдет несколько месяцев или год-второй, она встретит достойного человека, который полюбит ее, и будет хорошо относиться к детям. Тогда она не будет по ночам кутаться в одеяло и плакать в подушку. Картинка обязательно сложится — будет, конечно другой, но снова красивой, намного лучше прежней.

…Он спустился в подвал и подошел к стойке. Хозяин заведения, зная привычки завсегдатаев, выставил стакан и рюмку. В стакан на глаз налил сто пятьдесят водки, а в рюмку айран.
Залпом опрокинув в рот спиртное, айран пил так, словно это сладкий ликер — всасывал сквозь зубы и смаковал на языке. Бросив на прилавок несколько монет, отсалютовал духанщику и вышел. Февральский ветер трепал свободный конец обмотанного вокруг шеи старого шарфа — он сунул его под засаленный воротник куртки и запахнул полы. Не обходя луж и не глядя на прохожих, пошатываясь брел по улице. Зайдя во двор, медленно поднялся по деревянной лестнице. Едва шаркнув подошвами о затертый, старый половик, прошел в комнату и сел в жалобно скрипнувшее кресло. Включил старенький телевизор и начал бесцельно щелкать пультом — новости, футбол, кино, клипы — все равно, шум с экрана нужен как фон, под него легче заснуть.
Даже воображение не радовало его разнообразием картин, рисуя всегда один и тот же натюрморт — стакан с водкой и стопарик с айраном на покрытой жестью, грязной стойке забегаловки.  

***

…Постепенно все устоялась, она успокоилась — новый рисунок хоть и не был ярким и радостным (или это ее восприятие стало другим), но, как известно, лучшее — враг хорошего, с этой мыслью она шла по жизни, воспитывая сыновей.

Спустя несколько лет, когда они стали постарше, привезла их в родной город, в котором прошли ее детство и молодость, в котором много лет назад она встретила свою первую любовь.
Ей очень хотелось увидеть его — она представляла себе эту встречу по нескольку раз на дню…  

Вот, наконец, тот дом, третий этаж, знакомая дверь — она постучала. Никто не открыл. Набрала старый номер его мобильного, но голос оператора сообщил, что такого номера не существует. Услышав детские голоса, выглянула соседка.  На вопрос, где хозяин, ответила, что никого не знает, поскольку сама снимает жилье, а здесь тоже живет квартирант, но приходит поздно и не всегда, так как работает в море. По ее просьбе, она связалась с хозяином своей квартиры, но тот сказал, что у него нет ни телефона, ни адреса соседа, и вообще, он с ним не знаком, так как сам никогда в этом доме не жил.

Она оставила женщине номер, попросив, чтоб та передала квартиранту просьбу связаться к ней. Спускаясь по лестнице в расстроенных чувствах, шикнула на расшалившихся сыновей. Где искать человека — неизвестно, и успеет ли она что-нибудь сделать, пока будет в городе?

Стоя на улице, в надежде увидеть любимое лицо, она разглядывала прохожих. Никого, даже близко похожего. Зеленщица, мужик — «сигарет сатáн» (азерб. Продавец сигарет), мальчишка — чистильщик обуви, продавцы цветов, газет, сладкой ваты и спешащие по своим делам мужчины и женщины, молодые и не очень, смеющиеся и серьезные.
Подойдя к плохо одетому человеку, торгующему бубликами с кунжутом, непонятно почему называющимися «смит», предложила лакомство детям, но они закапризничали, сказав, что хотят гамбургеры и картошку-фри. Она купила один — продавец, надев на руку целлофан, снял с палки вставленной в стенку плетенной корзины бублик и протянул ей.

Отломив кусок хлеба, вспомнила давно забытый вкус и повела детей в Макдональдс. Пока она была в городе, приходила сюда каждый день, спрашивала соседку, есть ли новости для нее, не приезжал ли квартирант, но все было тщетно.

Возвращаясь в номер гостиницы, запиралась в ванной и давала волю слезам. Напрасно я сюда приехала, — ругала она себя, — все бесполезно. Даже если бы встретились, что бы это изменило?..

По дороге в аэропорт попросила таксиста еще раз проехать мимо его дома. Опять все те же персонажи: лоточники, молодежь у дверей бутиков и ресторанов, и прохожие, прохожие, прохожие — ни одного знакомого, у кого хоть что-то можно было  спросить. Дети попросили сладкую вату, она взяла им по палочке с розовой пушистой массой, а себе купила пару бубликов.

Этой же ночью она улетела домой.

***

…Ничто не помогло ей разглядеть в бедно одетом человеке с красным, испитым лицом   своего первого мужчину, а он, едва услышав фразу: «Один «смит» — вздрогнул, узнав голос.
Протянув покупку, царапнул взглядом по ее солнцезащитным очкам, окончательно убедился, кто перед ним. И лучшее для обоих, что он мог сделать в этой ситуации — опустив голову, свел к нулю шанс узнать себя. Всю неделю, продавая ей бублики, он молчал. Если бы она его все же узнала, он бы сказал, что ханум обозналась. Для всех тех, кто был ему дорог, он давно умер, и не осталось никого, кому был дорог он, а будущего после того, как скрылось за поворотом ее такси, уже просто не существовало.

…Чёрные стёклышки в калейдоскопе его иссушенного алкоголем сознания сложились в пафосную фразу, запомнившуюся с детства — FINITA LA KOMEDIA.