Последний выстрел

Стою на самой кромке заснеженной полевой дороги, едва раскатанной редкими тракторами и немногими сохранившимися в окрестных деревнях конными санями.
На улице - ноль, однако под жарким тулупом подкатывает колючий озноб: я слышу, что лось идёт на мой номер, прямо на меня.
До опушки леса через запорошенное поле - метров сорок. Всего сорок, и ему – слышно отчётливо – ровно столько же.
Пройдёт несколько коротких минут, и надо стрелять.

Надо.
Какое безысходное слово!
Стрелять.
Какое…слово…
Снова представляю себе, как, ломая последние ветки на самых крайних деревьях, сохатый выходит на поле, прямо под мой выстрел. До боли отчётливо вижу, как мгновением позже он валится в снег – окровавленный, враз утративший своё божественное величие, уже не живой…
Не стрелять?
Ребята не поймут.
Выстрелить мимо?
Не поверят. Все прекрасно знают, что стреляю я очень хорошо. Слишком хорошо!



Не раз и не два они видели продырявленные в самом центре мишени в тире, не раз и не два наблюдали за разлетающимися стёклами от расстрелянных на лету пустых бутылок.
Чтобы я промахнулся по огромной туше с каких-то полсотни шагов?
Не поверят. И не простят.
Мы здесь – одна бригада, одна команда, и никто не вправе принимать решение за всех. Потому что не стрелять – это лишить добычи всех. Она общая - неважно, на чей номер вышел зверь. Лишить надежды. Жестокого маленького счастья. Сделать бесцельным этот день, этот короткий отрезочек их жизней.

Треск и топот всё громче, всё отчётливее. До опушки тридцать… двадцать… десять метров…
Внезапно вспыхивает неутолимое желание, чтобы вместо гордого зверя из леса вдруг вышло злобное бородатое существо и непременно с оружием, и чтобы оно успело прицелиться в меня… Но я выстрелю первым. И не промахнусь - уж в этом я точно уверен!
Нет. Не нужно и этого. Число выстрелов по живым мишеням, отпущенных мне на жизнь, давным-давно уже превышено многократно…

– Уходи! – мысленно кричу зверю. – Уходиииии, я не хочу забирать твою жиииизнь!
И, словно услыхав мой отчаянный безмолвный вопль, сохатый, не доходя всего нескольких метров до опушки, внезапно резко поворачивает и, круша всё на своём пути, стремительно уходит обратно вглубь леса.
Он всё-таки есть. Он – невидимый, но всевидящий, уберёгший лося от верной гибели, а меня - от новых, залитых чужой кровью, бесконечных снов…

Салютую дуплетом поверх макушек пригнувшихся под тяжестью мокрого снега елей, и две пули, не задев пушистых шапок, обрушивают их вниз, точно в то место, где  лишь несколькими мгновениями позже могла оказаться лосиная морда. И, словно этот тяжёлый снег, падает с моей души та невыносимая ноша.

Я никогда больше не возьму в руки оружия.