Жила-была девочка

К сожалению, выдумывать сюжеты для  интересных рассказов я не умею. Поэтому эта история, услышанная мною на днях от главной участницы описываемых событий, является правдой от начала и до конца. Изменены только имена по этическим соображением.

* * *

В одном подмосковном селе стоял храм. В нем служил  батюшка Павел, похожий на  молодого Джигурду.  На исповедь и причастие к нему выстраивалась огромная очередь разрумянившихся  прихожанок в отглаженных цветастых платках.

Матушке Ирине, жене батюшки, было 25 лет. Она обожала своего мужа, целыми днями хлопотала по хозяйству и вся светилась от далеко не смиренного счастья.

Их единственная маленькая дочка Тоня по прозвищу «поповна» росла при храме в полной изоляции от  мирских соблазнов  и воспитывалась в строгости и послушании. Привычных детских радостей у нее никогда не было. Но девочка думала,что так живут все и по-другому просто не бывает.

* * *

А потом батюшка решил (матушке осталось только согласиться), что дочка — ей к тому времени исполнилось семь лет —  должна воспитываться в монастыре. Подальше от мирского зла и разврата, прости Господи.

В монастыре Тоня стала петь в хоре. Голос у нее оказался замечательным, слух —  абсолютным, весь церковный репертуар она знала с рождения.

Телевизора в монастыре не было,интернет, мобильники и другие «дьявольские» игрушки тогда еще были не в ходу, и вот так — в чтении духовной литературы,  в молитвах, в изучении духовной музыки и в благородных хлопотах  проходило чистое Тонино детство.

* * *

Восемь лет Тоня жила  тихой монастырской жизнью  без печалей и радостей. А на девятый год  решила убежать.

Недели две она тщательно готовилась к побегу: прятала  под жесткий матрас хлеб с обеда, выпытывала у настоятельниц, далеко ли находится родное село П.

И однажды на рассвете Тоня  вышла из монастыря и пошла, почти побежала по дороге  через поле, потом через лес. Платок она предусмотрительно сняла, косу распустила, чтобы поменьше отличаться от мирских девушек.

Без остановок она шла целый день, вечером устроилась на ночлег в лесу у ручья, потом еще  целый день она шла и поздно вечером явилась на порог родного дома, поклонившись в пояс родителям: «Здравствуйте, батюшка и матушка. Это я, ваша Антонина.»

* * *

Едва дождавшись утра, батюшка посадил дочку в собственную зеленую «Ниву» и повез  назад в монастырь. Там бледную, исхудавшую за сутки беглянку  отвели в «карцер"(крошечную келью в подвале) отбывать наказание: три дня без еды и света на первый раз.

Проанализировав все свои ошибки, Тоня составила новый план, который поспешила осуществить три месяца спустя.

Она снова ушла на рассвете из монастыря, зажав в кулаке бумажку с номером домашнего телефона своей родной тети Оли, живущей в Москве, и узелок с двумя рублями мелочью, о греховном способе добывания которых можно только догадываться.

* * *

Приехав в Москву «зайцем» на Ленинградский вокзал, Тоня подошла к девушке примерно своего возраста: «Сестричка, помоги мне позвонить тете, пожалуйста!»

»Сестричка» — яркая, черноволосая деваха в синих джинсах-варенках и диковинной блестящей куртке — засмеялась в ответ: «Какая я те сестричка, ты че, дура совсем?» Но увидев слезы отчаяния в тониных глазах, смягчилась: «Так ты деревенская, что ли? Ну ладно, не реви, пойдем искать телефон.»

Услышав в трубке тетиолино «алло», Антонина спокойно сказала: «Тетя Оля, это я,  Тоня. Дайте  Ваш адрес, я сейчас приеду и все объясню.»

»Ты где находишься?» — ничуть не удивившись, спросила тетя.

»В Москве, на ленинградском вокзале, в телефонной будке у главного входа.»

»Стой, где стоишь  и не двигайся, — ответила тетя, — я буду через двадцать минут.»

Тоня подняла голову, заслонясь от солнечного света:  вокзальные часы на башне показывали пять минут первого.

* * *

Ровно через два часа ожидания  Тоня увидела зеленую «Ниву» своего отца, подъезжающую к главному входу Ленинградского вокзала. Наблюдая, как батюшка выходит из машины и направляется к ней, Тоня подумала, что бежать из монастыря надо по-другому. Как — она понятия не имела. Но уж точно не так бестолково и бездарно, как она это делала  до сих пор.

* * *

Прошло три года.

В день, когда Тоне исполнилось 18 лет (это случилось 5 мая 1993 года), она взяла листок бумаги и написала: «Меня зовут Антонина Павловна Нечаева. Я насильно удерживаюсь в монастыре против моего желания. Паспорта и других документов не имею. Прошу вас помочь мне получить паспорт и покинуть монастырь.  Антонина Нечаева.»

Потом Тоня сложила письмо вчетверо, сверху написала: «Москва, в прокуратуру» и спрятала на груди. Затем достала чистый листок, написала точно такой же текст и понесла в кабинет к настоятельнице,своей тезке игуменье Антонине.

»Вот, — сказала Тоня, протягивая письмо игуменье, — второе такое письмо уже в руках у надежного человека. Если до завтрашнего дня этот человек не дождется от меня звонка,то письмо пойдет  в московскую прокуратуру. И максимум к пятнице у вас будут большие неприятности , а в субботу ждите визита центрального телевидения. Прошу вас, матушка, отдать мне паспорт,простить меня и отпустить с миром».

Матушка сняла очки, внимательно и без злобы  посмотрела на Тоню. «Злая ты, — вздохнула она, — мы  тебе, заблудшей душе,  добра желали, и Господь тебе добра хотел, а ты поганство какое выдумала. Покарает тебя Господь за черную душу твою греховную. Не будет тебе ни прощения, ни счастья. Помяни мое слово.»

»Так вы отпускаете меня или нет?» — уточнила  Тоня.

»А пошла вон отсюда хоть сейчас, — матушка встала из-за стола, — и не жди от меня благословения Божьего, бесстыдница неблагодарная.»

»Паспорт отдайте, — напомнила Тоня,  — и денег на дорогу. Сколько сможете. Я верну сразу же, как только заработаю. Не бойтесь, не обману.».

* * *

Через час Тоня уже ехала в автобусе, а через три стояла у окошка справочного бюро Ленинградского вокзала: «Дайте мне адрес ближайшего музыкального училища, где есть общежитие.»

Пообедав в скверике половинкой монастырского калача и стаканом газированной воды, сполоснув лицо и руки в привокзальном туалете, Тоня спустилась  на эскалаторе (впервые в жизни!)  в метро и  доехала до Библиотеки имени Ленина.  Дальше нужно было выйти, сделать пересадку и доехать до Арбатской, где находилось училище имени Гнесиных.

Тоня стояла на перроне среди обтекающих ее толп людей и совершенно ничего не понимала: куда нужно идти, где что искать,  у кого что спрашивать.

»Стоп, — приказала себе Тоня, — успокойся. Почитай вывески, поспрашивай добрых людей наконец. Языка, что ли , нет?»

И как бы в подтверждение своей правоты Тонин взгляд случайно выхватил слово  из списка на вывеске: АРБАТСКАЯ!

»Спасибо тебе, Господи! — обрадовалась Тоня и пошла прямо к движущейся  вниз лестнице под вывеску. Этот эскалатор показался ей  страшнее первого. «Не бойся, держись крепче, закрой глаза. Никто не падает и ты не упадешь,» — уговаривала себя Тоня и крестилась, пока ехала вниз по эскалатору.

* * *

Роскошное здание училища имени Гнесиных Тоня нашла  быстро. Минуту постояла в замешательстве перед стеклянной дверью и вошла внутрь.

»Извините меня, матушка, — обратилась Тоня к пожилой седоволосой женщине, стоящей у лифта, — я хочу учиться петь, куда мне обратиться?»

»Вообще-то рановато ты пришла,   у нас в конце июля вступительные, — ответила женщина, не удивившись «матушке» — в приемной комиссии условия узнай. Вон там, у гардероба.»

Женщина вошла в лифт и уехала, а Тоня пошла в приемную комиссию.

Сидящая за столом молодая измученная жизнью  девушка с отвращением выслушала сбивчивую тонину просьбу и положила перед ней двойной листок: «Вот список нужных документов. Документы собирайте, потом на прослушивание идите в июне, потом подавайте. Все.»

»Но я издалека приехала, сестричка, — Тоня умоляюще сложила перед собой ладошки, — мне некуда идти и некуда возвращаться. И жить тоже негде!»

Усталая девушка секунд десять смотрела на Тоню. Потом  на клочке бумажки написала что-то и протянула Тоне: «Вот, поезжай туда. Это адрес моей бабушки. Она лежачая, мы ей сиделку ищем. За кормежку будешь за ней ухаживать? Белье менять, мыть и все такое?»

»Да! Буду! Слава Богу! — Тоня, улыбаясь, перекрестилась, — спасибо, сестричка!»

* * *

До улицы 1905 года  Тоня доехала на пятом троллейбусе. Там нашла нужный дом, нужный этаж и позвонила в нужную дверь. Открыли сразу же, будто ждали Тоню с минуты на минуту.

»Вы новая сиделка? От Наташи?  — с порога заговорила женщина, впустившая Тоню в темный захламленный коридор, — Я ее мама, а сиделка нужна моей маме, наташиной бабушке. И вы согласны  за ней ухаживать за жилье и еду?»

»Я попала в сказку», — поняла Тоня.

* * *

Сказка кончилась, когда мама Наташи проводила Тоню в комнату  к лежачей бабушке, где теперь предстояло жить и Тоне.

В нос и глаза ударил  едкий запах мочи и лекарств. У кровати стояло желтое эмалированное судно, прикрытое газетой «Правда». По «Правде» лениво ползали зеленые блестящие мухи.

* * *

На кровати под ватным лоскутным одеялом лежала бабушка. Она лежала, отвернувшись к стене, поэтому лица ее Тоня не видела. Были видны только седые спутанные колтуны — очень длинные и очень грязные, как   у монастырского барбоса Борьки.

»Господи, за ней что — вообще никто никогда не ухаживал? Не стриг волос, не мыл тела?» — подумала с жалостью Тоня и вздрогнула: из соседней смежной комнаты раздались бравурные звуки рояля. Тоня испугалась, что старушка проснется. Но та и ухом не повела.

Звуки внезапно оборвались, хлопнула крышка рояля, и на пороге комнаты появилась мама Наташи.

— Вы уже освоились, Тонечка? Прекрасно! Я не представилась: Екатерина Гордеевна  Лядова, концертмейстер Гнесинки. У меня сейчас экзамены на носу, а времени нету: сами видите… А это мама моя, Луиза Ивановна Грауве, прекрасная пианистка в прошлом, из нашей старой гнесинской плеяды. Мама! -вдруг безо всякого перехода закричала она, — Просыпайся! У тебя новая сиделка! Ее зовут Тоня,познакомься!

Голова на подушке шевельнулась и произнесла на удивление четко:

-Катя, ты же знаешь, что я давно не сплю и все слышу. Но сил для знакомства у меня сейчас нету. Девочка меня простит за бестактность. Я права, девочка?

-Да, матушка! — с готовностью вскочила Тоня, — вы отдыхайте,  вы извините нас!

Голова медленно повернулась. Тоня увидела совершенно высохшее коричневое лицо с запавшим ртом ,  острым носом и закрытыми глазами. «Ох ты, Господи,» -без страха подумала Тоня.

-Видишь, как меня скрутило, дочка, — зашептала с приствистом Луиза Ивановна, — а чему удивляться-то? Прощай, труба зовет, как пел покойный Сева… Таких мужчин на всем белом свете было — по пальцам пересчитать.

Тоня замерла — ее заинтересовал рассказ про удивительного поющего весельчака Севу. Но Луиза Ивановна снова замолчала, а через секунду громко и трескуче захрапела.

Вот так и  встретила Тоню столичная майская  жизнь: жужжанием мух в душной вонючей комнате,  тиканьем старинных часов над кроватью больной старухи да перезвоном солнечной улицы за окном: улица радовалась весне, теплу  и  звенела на разные лады громкоголосо и обнадеживающе.

* * *

Ванной в квартире не было, но была диковинная, «навороченная», как космический корабль, душевая кабина со множеством кнопок и рычагов.   

Тоня что-то прикинула, подумала, вернулась в комнату, закрыла все форточки и окна, затем вернулась в душевую, расстелила на полу клеенку, на  клеенку положила махровую простыню, а на простыню осторожно перенесла раздетую Луизу Ивановну: старушка была легонькая, как ребенок.

Большими ножницами Тоня срезала огромные седые  колтуны с головы бабушки, аккуратно завернула их в целлофановый пакет, затем при помощи шерстяной старой рукавицы, нагретой на батарее, намылила бабушку  от макушки  до пят, включая все пролежни, все складки тела и даже между пальцами ног. Из  бабушкиных глаз непрерывно катились мутные слезы, растворяясь в хлопьях серой мыльной пены. Потом она обтерла бабушку горячим влажным полотенцем, набросила на нее чистую простыню и перенесла в комнату, на чистую кровать. Собственной чистой рубашки в шкафу у бабушки не нашлось, поэтому Тоня одела старушку в свою монастырскую белую рубаху, собственноручно вышитую молочной гладью по подолу.

В дверях показалась голова Екатерины Гордеевны в бигудях:

-Я вижу, вы справились? Вот молодцы!  С легким паром, мамочка! Тонечка, в шкафу есть памперсы для взрослых, но мы стараемся пореже их надевать.Цены сейчас сами знаете какие…

Тоня понятия не имела, что такое памперсы и какие  сейчас  на них цены , но твердо сказала:

-Не нужно. Обойдемся.

Но Екатерина Гордеевна   уже не слушала Антонину. В глубине квартиры зазвонил телефон, она побежала к нему и через секунду  уже разговаривала с кем-то на повышенных тонах, забыв про бабушку, памперсы и Тоню.

* * *

В июле Тоня была зачислена на 1-й курс дирижерско-хорового факультета знаменитого государственного музыкального училища имени Гнесиных.

Конечно, не обошлось без помощи Екатерины Гордеевны, чего греха таить. Она занималась с Тоней вокалом, подтянула по сольфеджио, договорилась с теоретиком Бородниковым, чтобы тот не поставил Тоне тройку, поговорила с завотделения Кучеренко, чтобы он  вошел в положение и «подготовил» членов приемной комиссии. Достала билеты по русскому и литературе,достала все нужные книги и учебники.

И началась подготовка к экзаменам, а затем и сами экзамены. Тоня, спавшая тогда по три часа в сутки, умудрялась кормить и купать Луизу Ивановну, готовить завтрак и ужин  на всю семью  и при этом каким-то образом успешно переходить из тура в тур.

Тоня получила пятерку по вокалу, русскому языку и литературе, и четверки по сочинению, сольфеджио и истории. Она стала студенткой  прославленной Гнесинки, и ей полагалась стипендия в тридцать рублей и место в общежитии на Хорошевском шоссе.

* * *

Тоня, разумеется, не ушла в общежитие. Екатерина Гордеевна ездила к коменданту с коньяком и конвертом, договорилась о том, чтобы тонино место пока «придержали».

Луиза Ивановна не могла жить без Тони в прямом смысле. Целыми днями она лежала без еды и питья, ждала Тоню, неотрывно глядя на дверь, как собака, терпеливо ждущая своего хозяина.

Тоня приходила, привычно делала свои домашние дела: ловко переворачивала Луизу Ивановну, ловко меняла простыни, потом кормила старушку с ложечки и рассказывала ей что-нибудь из своей прошлой монастырской жизни. Или пела отрывки из своей новой программы. «Ми» верхнее прикрой, а «до-диез» ближе должно звучать!» — иногда вносила свои коррективы Луиза Ивановна.  Но особенно она оживала, когда Тоня уходила в соседнюю комнату заниматься на фортепиано. «Нет, это немыслимо! — кричала Луиза Ивановна Тоне помолодевшим голосом, — ну нельзя же так, детка! Ну что ты вколачиваешь, как сваи забиваешь? Погружай пальцы в клавиши, погружай! Стоп! Еще раз сначала!»

Но вечером, когда Екатерина Гордеевна возвращалась с работы, занятия сразу же прекращались. Она с грохотом сбрасывала обувь, надевала тапки и, шатаясь от усталости, шла на кухню к накрытому Тоней столу.  Тоня  тут же тихо убегала в свою комнату, а Луиза Ивановна снова превращалась в больную немощную старуху.

* * *

Через три месяца, завернув в носовой платок стипендию за сентябрь, октябрь и ноябрь и спрятав платок на груди, Тоня отпросилась у Екатерины Гордеевны на весь выходной  и поехала на вещевой рынок «Лужники». Потому что однокурсницы говорили, что только  в «Лужниках» можно было «прилично одеться с головы до ног за три копейки».

Тоне нужна  была новая юбка и блузка, новая  зимняя одежда и обувь. Нет, Екатерина Гордеевна, дай Бог  ей здоровья, помогала Тоне, чем могла, отдавала ей свои старые вещи, и от Наташи кое-что перепадало, но Тоня хотела впервые в жизни купить себе  что-то самостоятельно. Она прямо тряслась от какого-то внутреннего озноба. Это была радость предвкушения.

Приехав в «Лужники», Тоня потолкалась среди торговых рядов, пощупала юбки, платья, поглядела на полки с сапогами («Чистая Италия!» — хватая Тоню за рукав, таращили глаза раскосые  продавцы), понюхала пузырьки с «шанелью» и «диором» и… через час вернулась к метро «Спортивная». Села в поезд и поехала домой.

»Ты ничего не купила? — изумилась дома Екатерина Гордеевна, — а чего ж ездила? Денег не хватило? А я ж тебе говорила: возьми у меня «десятку»!

»Да нет, не нужно, — уклончиво ответила Тоня, — я потом.»

»Ну как знаешь, — согласилась Екатерина  Гордеевна, — потом так потом.»

* * *

На следующий день после занятий Тоня поехала в «ЦУМ» и купила себе французские духи «Же О Зе». Покупка стоила дорого, очень дорого — две стипендии. Но Тоня ничуть не пожалела об этом. Однако поняла, что нужно устраиваться на работу, а не существовать на барскую милость от Екатерины Гордеевны. Ей было очень жалко Луизу Ивановну. Но себя было еще жальче.

Поэтому Тоня твердо решила съехать в общежитие, перевестись на заочное и устроиться на работу.

Об этом Тоня и намеревалась поговорить с Екатериной Гордеевной, улучив подходящий
момент.

* * *

Подходящий  момент настал за праздничным новогодним столом. После ударов курантов и поздравлений президента  Тоня хотела было, поблагодарив хозяев за радушие, объявить о своем  уходе, подробно объяснив причину.

Но уже и куранты пробили, и поздравления отзвучали, и Пугачева с Киркоровым, кидая серпантин в объектив камеры, спели свои песни, а Тоня никак не могла начать разговор.

* * *

Наконец, Тоня вытащила из духовки утку с яблоками и черносливом, ловко разделала  ее на дымящиеся небольшие куски и, разложив по тарелкам, принесла в гостиную. Перед Екатериной Гордеевной Тоня поставила небольшой кусочек грудки, перед Луизой Ивановной — великолепную румяную ножку. Старушка Луиза Ивановна (Тоня всю осень натирала ей руки, ноги и спину лампадным маслом, поэтому она уже могла сидеть в инвалидном кресле) по-детски захлопала в ладошки, глаза ее увлажнились. Тоня налила старушке водки в крошечную, с наперсток, серебряную стопочку — ничего другого Луиза Ивановна  не пила, как она выражалась, «сыздетства».

Екатерина Гордеевна разлила по бокалам  шампанское и поднялась с места.

»Девочка моя, — она по-новому глядела на Тоню,голос ее звучал звонко и взволнованно, — я не знаю, что бы мы без тебя делали. Как бы дальше жили и вообще выбрались бы из всего этого. Ты даже не представляешь, что для нас для всех значишь. Ты  вернула нас к жизни, ты показала нам своим примером, что такое порядочность, совесть, честь и сострадание. (Так порядочность это и есть сострадание, успела подумать Тоня) Ты  золотой, замечательный человечек. Ты член нашей семьи. Я пью за тебя, за твое здоровье и твое счастье, Тонечка.»

Луиза Ивановна погладила Тоню по руке, поцеловала в плечо и сказала: «Бог послал  мне тебя в конце жизни. За все мои страдания и искупленные грехи. Не уходи. Ты ведь не уйдешь? Потерпишь?»

Тоня  уже и забыла, когда плакала в последний раз. Может быть, полгода назад, а может, и целый год. Некогда было плакать и слезы свои считать.

Но сейчас Тоня плакала безутешно и громко, как на похоронах. Потому что она и не заметила, как и когда  срослась с этой семьей, с этой квартирой, с этой атмосферой. А теперь вот, прямо за праздничным столом, отдирала себя от своих любимых людей без наркоза и кричала на весь дом от горя и боли.

Снежные веселые ангелы летели в морозной ночи и с любопытством заглядывали в светящиеся окна. Пролетая мимо окон квартиры наших героинь, они все, как один,  притормаживали на секунду около окна гостиной и с удивлением смотрели на не обычную для праздника картину: в телевизоре в серебре и в перьях, окруженный кордебалетом, выделывал танцевальные трюки вечномолодой Валерий Леонтьев,   на наряженной  елке мерцали шары и  свечи, а за праздничным столом  сидели три женщины. Самая молодая и очень красивая,  с высокой шеей и русой косой, горько плакала, с искаженным от отчаяния лицом, женщина постарше,с бокалом шампанского в руке, молча смотрела на нее, а старушка с седыми буклями, заметив ангелов за окном, незаметно  посылала  им воздушные поцелуи и махала рукой в старинных перстнях. Ангелы смущались и летели себе дальше по своим ангельским делам.

* * *

Первого января неизбежный разговор  с Екатериной Гордеевной все-таки состоялся. Тоня разрезала собственноручно испеченный киевский торт, разлила чай по чашкам и, опустив глаза, сказала: «Я предательница и грешница. Но я должна уйти от вас.»

-Почему?! —  Екатерина Гордеевна  положила  ложку и посмотрела на Тоню, — ты выходишь замуж?!

-Господь с вами, Екатерина Гордеевна! — Тоня поняла, что сейчас снова расплачется, — что вы такое говорите. Я вас очень люблю.Но мне не хватает стипендии на приличное существование. Я должна устроиться на работу.

— И это все? — Екатерина Гордеевна отрезала себе новый кусок торта, — Господи, как ты меня напугала. Я Бог весть что  подумала! Зачем тебе искать другую работу? Работай у меня! За зарплату, а не за еду и жилье. Лучше я тебе буду платить, чем неведомо кому. Сто рублей  в месяц тебя устроят?

Тоня не поверила своим ушам. Три стипендии в месяц и еще десять рублей!

-Сто рублей плюс четыре выходных. Чего молчишь? — Екатерина Гордеевна вдохновенно жевала киевский торт, Тоня с трудом  понимала ее речь, — больше не могу пока, и не проси. Может быть, потом премию дам в конце года. К своим съездишь. Соглашайся, Тоня!

»К каким своим? — подумала Тоня, — скажет тоже…»

-Тонечка, иди скорее! Я сейчас описаюсь! — закричала из своей комнаты Луиза Ивановна.

-Бегу, Луиза Ивановна! — звонко отозвалась Тоня, ловко выпорхнула из-за стола и вприпрыжку понеслась в комнату к старушке.

Екатерина Гордеевна с облегчением вздохнула: вопрос  был решен.

* * *

Прошло  еще три года.

Луиза Ивановна  умерла у Тони на руках в Пасхальное утро, под звон колоколов  за окнами, улыбаясь праздничному  золотистому солнцу над храмовыми куполами.

Незадолго до своей смерти она подарила Тоне старинное фамильное кольцо с гигантским желтым бриллиантом на черном агате в круглой золотой оправе. Екатерина Гордеевна не возражала — у нее этих драгоценностей было множество, она была к ним практически равнодушна.

Кольцо выглядело броско, модно, как теперь говорят — «прикольно», никто и подумать не мог, что на безымянном пальце Тоня носит целое состояние.

А еще Луиза Ивановна по секрету от дочки и внучки подарила Тоне тяжелый серебряный медальон в виде сердечка, инкрустированного потрясающими  выпуклыми рубинами в виде вишенок и изумрудами в виде листочков. (Позже, когда Тоне бывало плохо и трудно, она доставала медальон и подносила к солнцу:  в его лучах вишенки и листочки оживали, будто переливались свежей росой. И Тонино сердце наполнялось любовью и покоем.)  В сердечке, в одной из его половинок, хранилась фотография Севы, единственного любимого мужчины Луизы Ивановны. (Будучи замужем за профессором Гордеем Тимофеевичем Грауве, Луиза Ивановна из года в год строила и оберегала их образцовый семейный очаг до самой кончины своего замечательного супруга. Но любила она все-таки одного Севу).

В другую половинку медальона Тоня вставила выпрошенную у Луизы Ивановны ее фотографию в молодости. Старушка сначала сопроитивлялась — во-первых, ей не нравилась маленькая и темная фотография (» я не хочу, чтобы Сева видел меня такую — некрасивую и непричесанную»), а во-вторых, ей было неловко перед памятью покойного мужа. «Он был вам верен?» — спросила однажды Тоня. «Да Бог  с тобой, детка!» — отмахнулась Луиза Ивановна. «Тогда от чего же вам стыдно?- не понимала Тоня, — это ему должно быть стыдно.» «Ну  мы же семья, детка!» — подняла бровки Луиза Ивановна, удивляясь Тониной непонятливости.

* * *

Екатерина Гордеевна вышла на пенсию, , а чуть позже вышла замуж за француза Виктора с ударением на втором слоге, продала роскошную квартиру в Москве и уехала на Лазурный берег Франции к вечному солнцу, вину и любви.

Тоня тоже вышла замуж, но вовсе не за музыканта или дирижера, а за прораба Толю.

Познакомились они в Зоопарке, где Тоня любила гулять по выходным. Олени, жирафы  и слоны узнавали  ее и неуклюже бежали к ней, как только Тоня приближалась к вольеру с куском хлеба.

Однажды Тоня стояла у клетки с орлами и разговаривала со старшим орлом. Он  пребывал в депрессии и сидел, нахохлившись, на толстой жерди напротив Тониного лица, всматривался в Тоню не мигая. «Плохо мне здесь, — вздыхал орел, косясь на соседей, — я  ведь вольная птица. Для меня жизнь — это солнце, размах и простор. А здесь я не живу, а тихо умираю за решеткой. Была бы моя воля — поднялся бы в небо, сложил крылья и рухнул бы с высоты на эту землю. Но я не могу взлететь с подрезанными крыльями. А  если б даже и смог, то куда бы я взлетел — к бетонному сырому потолку вместо неба? Я жить не могу и умереть не могу. Как мне быть , Тоня?» Орлиные глаза наполнялись слезами.  «Потерпи, братец ты мой, — успокаивала орла Тоня, — не отчаивайся. Тебе еще повезло, знаешь ли. Есть еда — это раз. Есть крыша над головой — это два. Это, поверь мне, не так уж мало.»

»Так-то оно так, — согласился орел, — но…» — больше орел ничего не успел ответить, потому что заметил, что  к их разговору прислушиваются посторонние. Так оно и было: в четырех шагах слева от вольера стоял молодой мужчина в потрясающем новом оранжевом комбинезоне, похожий на космонавта и на Севу из медальона Луизы Ивановны. Он стоял и  смотрел на Тоню, не отрывая взгляда. Он боялся, что Тоня вот сейчас повернется и уйдет.

Тоня повернулась и пошла к метро.

Космонавт бросился вслед за Тоней, остановил ее,  протянул ей руку: — Девушка, не уходите! Здравствуйте! Меня зовут Анатолий.

— Здравствуйте, — пожала Тоня чистую и теплую мужскую ладонь, — хорошо, я не уйду. Меня зовут Антонина.

— А может, Антонина, вы выйдете за меня замуж? — предложил вдруг Анатолий.Это прозвучало буднично, как если бы он спросил: «а может, мы выпьем по чашечке кофе?»

Тоня посмотрела на Анатолия: шутит или нет. Потом посмотрела на часы.

-Я сейчас не могу, — сказала Тоня, — я на гастроли сегодня ночью уезжаю. С хором. В Минск.

-А может быть, после Минска сможете? — расстроился  Анатолий.

— Может, и смогу, — кивнула Тоня, — у нас как раз отпуск намечается перед Оренбургом.

— Вот и отлично!  Договорились! — Анатолий улыбался от счастья. Ему хотелось пуститься в пляс, но он не мог: орлы, жирафы и слоны наверняка  осудили бы человека за такое несолидное поведение.

* * *

Через год у Тони и Толи родился сын Федор. А еще через четыре  — дочка Лиза. Вообще-то Тоня хотела назвать дочь Луизой, но муж попросил пойти навстречу семье и выбросить из имени всего одну букву, чтобы не портить девочке жизнь.

Сейчас Тоне Нечаевой 37 лет. Она закончила с отличием  аспирантуру Гнесинского института и работает в одном известном на весь мир московском хоре. Хор часто ездит с гастролями за границу, и  Тоня обожает привозить из разных стран  мужу и детям всякие  потрясающие вещи.

С Тоней меня познакомила моя подруга, которая тоже работает в этом хоре.

Как-то после концерта мы втроем пошли в кафе, где Тоня и поведала мне удивительную историю своей жизни. Я  слушала Тоню и смотрела на нее во все глаза. Передо мной сидела красивая, стройная, в чем-то бежево-песочном, модном и изысканном, — молодая шикарная современная женщина с приподнятыми бровями и высокими скулами. На ухоженном лице минимум косметики, только губы чуть тронуты персиковым блеском. На тонком запястье массивные часы, на тонком пальце — старинное кольцо с желтым бриллиантом, на плечах шелковый платок цвета топленого молока. Не женщина, а обложка дорогого журнала. А на нежном лице — детские бирюзовые глаза. За такие глаза полжизни отдать не жалко. А то и всю жизнь.

Я сначала не решалась, а потом, извинившись, задала один вопрос: -Скажите, Тоня, неужели прежняя монастырская жизнь не повлияла на ваши привычки, вкусы? Вот кто, например, научил вас  так красиво одеваться, так тонко чувствовать стиль?

Тоня пожала плечами: — А я не знаю. Я всегда это умела. По-моему, это  совсем  не сложно. Я же музыкант, вот и чувствую гармонию во всем.

* * *

Вот такой гармоничный  музыкальный человек, певица Антонина Павловна Нечаева, живет и работает в Москве.

В свободное от работы время Тоня пишет портреты собак с веселыми человеческими глазами, иногда ездит с детьми в Зоопарк. А еще  она каждый месяц, купив букет свежих прохладных роз, спешит на Ваганьковское кладбище, чтобы навестить могилу дорогой Луизы Ивановны.

Приводя в порядок цветник и расставляя розы по вазонам, Тоня   подробно, ничего не пропуская, рассказывает Луизе Ивановне все земные новости. Любопытные ангелы, тихонько присев на ограду, наблюдают за Тоней и тоже с  интересом слушают ее, распахнув чистые детские глаза с шелковыми, выгоревшими на солнце ресницами.
_____________________________________

На фото: тот самый хор. Среди участников есть и наша Тоня.