Сказка - ложь продолжение

- Не «на работу», а «работу». Работу проспал. Вот как надо говорить. Небрежность в речи — это первый шаг к потере социального имиджа.
Он скосил глаза. Западная тень стояла перед зеркалом и повязывала галстук. Его, Янников, синий в мелкую бордовую полоску.
- Эй, ты куда это собрался?
- В твою фирму, куда же еще. Позвонил шефу, наплел ему с три короба, так что не переживай. На первый раз опоздание сойдет нам с рук.
- А который час?
- Полдевятого.
- Фух... - облегченно выдохнул Янник. - Я думал, больше.
- Все равно, - западная тень подняла палец и строго посмотрела на хозяина. Точнее, на его зеркальное отражение. - Так не годится. Всю ночь пьянствовал. Спал, как мешок. Безответственность — вот как это называется, я бы даже сказал, разгильдяйство. Ну, все, я побежал.
Не успела за западной тенью закрыться дверь, как в спальню осторожно скользнула «восточная» с подносом в руках.
- А вот и завтрак! - жизнерадостно объявила она, улыбаясь во весь рот, отчего на щеках у нее появились ямочки. - Кушай, милый, я блинчики пожарил.
Аккуратно опустив поднос на тумбочку, «восточная» подоткнула одеяло, заботливо поправила Яннику подушку, а после принялась мягкой тряпочкой стирать пыль с изголовья кровати. При этом она тихонько мурлыкала себе под нос.
- Ненавижу работать, - говорил между тем Янник, запихивая блинчик за щеку и прихлебывая кофе со сливками и сахаром. - К черту эту фирму, чтоб ей сгореть. Встаешь ни свет, ни заря и куда-то прешься в дождь и холод...
- Погода хорошая, - заметила тень.
- Потом восемь часов маешься в четырех стенах. Вкалываешь, как проклятый. Изучаешь какие-то идиотские бумажки, выслушиваешь дурачье - клиентов, пялишься в монитор, пока глаза не вылезут из орбит, и ладно еще, когда система не глючит.
- Сочувствую.
- Вечером приходишь — усталый, буквально валишься с ног. А дома что? В холодильнике пусто и грязно. Пол не выметен. Раковина забита посудой...
«Восточная» мягко улыбнулась.
- Ты, если что, обращайся к нам. Не стесняйся, Янничек. Мы всегда подсобим.
Он провалялся до обеда, хотя спать больше не хотелось. Зато какое наслаждение — вот так лежать и ничего не делать. Потягиваться. Моргать. Поворачиваться с боку на бок. Щуриться сквозь ресницы на золотой квадрат окна. Мечтать о чем-нибудь приятном, но не сухими словами, от которых проку мало, а радости — еще меньше, а картинками, звуками, ощущениями. Солнце. Тепло на щеке. Приятная музыка в наушниках. Какой-нибудь соул или, скажем, блюз. Уютные объятия подруги. Позвонить ей или нет, раздумывал Янник, и решил — потом.
Сегодня он будет отдыхать.
Он заслужил отдых.
Надо отдать должное восточной тени — она прекрасно готовила. Почти как его бабушка, мир ее праху. Янник с удовольствием съел картофельный салат и грибную запеканку в сметанном соусе. Расслабленно промокнув салфеткой губы, выпил компот и закусил маленьким пирожком с хрустящей корочкой. Повалялся на диване и посмотрел телевизор. Потом снял все-таки телефонную трубку и набрал номер мобильного Ангелины.
- Привет. Сходим куда-нибудь? А, некогда... А что делаешь? Ну, и ладно. В другой раз тогда.
Опуская трубку на рычаг, Янник испытал разочарование и в то же время — огромное облегчение. Ему не хотелось никуда идти. Тем более, что погода к вечеру испортилась. Хмурое солнце, тяжелея, садилось в облака. Начинал накрапывать дождь. Его тонкие капли стальными иголками царапали стекло, переливались в густом красном свете, отчего-то вызывая у Янника непреодолимое желание почесаться. Казалось, стоит выйти из дома, и эти гнусные блестящие насекомые закусают тебя до смерти.
Вернулась с работы западная тень и принялась рассказывать, как хвалил ее шеф и даже — о чудо — обещал повышение. Янник сидел в кресле, сонно переключая каналы, и слушал ее краем уха — до тех пор, пока телевизионный пульт не выскользнул из обмягших пальцев, а голова не склонилась на плечо.
За окном, между тем, стемнело, и «западная» с «восточной» прикорнули рядом с хозяином на диване и вроде бы исчезли, как им и положено, однако не до конца. Их дыхание по-прежнему витало в воздухе, шевеля занавески, как легкий ветерок. Выпрямленные спины застыли, а руки покоились на коленях — если не очень приглядываться, их можно было принять за узор на покрывале. Скрипнула половица в коридоре, и на цыпочках, озираясь и хихикая, в комнату вступили ночные тени. Но Янник Энгель их не видел. Он спал.
Да, это был хороший день.
На следующее утро он специально притворялся спящим, пока западная тень не отправилась на службу. Если шеф доволен ее работой — то почему бы и нет? Почему не устроить себе небольшой отпуск? Не то чтобы Янник ленился, но тени так здорово справлялись со всем, что ему давно уже осточертело. Больше не нужно вставать ни свет ни заря, завтракать пустым хлебом — потому что спросонья нет сил намазать бутерброд — обжигаться кофе, стоять в автомобильных пробках, бездарно тратить жизнь в проклятой конторе, от одной мысли о которой с души воротит, терпеть занудство коллег, мыть посуду по вечерам, чистить и пылесосить, мириться с подругой и делать множество других неприятных дел. Валяйся на диване, задрав ноги — хоть целый день, спи всласть, смотри телевизор, ешь вкусную стряпню восточной тени и ставь тарелки на пол — ну чем не рай? Можешь сходить в кино, прогуляться по парку или встретиться с Ангелиной... Но с этим нельзя переборщить, иначе подруга сочтет тебя бездельником, а женщины бездельников ой как не любят.
Когда-то Янник мечтал иметь много свободно времени. Не зря ведь говорят, что человек, которому не принадлежит хотя бы один час в сутки — это раб, а не свободная личность. Он и чувствовал себя рабом, истово завидуя сынкам богатых родителей и женам миллионеров. Теперь времени у него было хоть отбавляй, а вот мечты не осталось, и без нее что-то словно потускнело в душе. Развлечения больше не манили, еда казалась невкусной, даже сон изменился — из крепкого и сладкого, как хороший чай, сделался жидким и прозрачным, и грязноватым, будто талая вода. Янник часто просыпался посреди ночи, потный и дрожащий от страха, не понимая, что его разбудило, но с ощущением жуткой, нечеловеческой слабости. Ему казалось, что он исчезает, растворяясь в окружающей темноте. Потом на небо выходила луна или плотная шторка, перекрывшая свет уличного фонаря, ветерком сдувалась в сторону — и силы понемногу возвращались. Бывало и днем, вдруг начинала кружиться голова и в глазах становилось белым-бело, точно в лицо ему плеснули молоком. То ли из-за странного своего недуга, то ли по лени, Янник все реже встречался с Ангелиной. Да и не виделся он с ней, строго говоря, а пару раз поговорил по телефону. Она отвечала кратко и сухо и все время куда-то спешила.
«Дорогой, рада с тобой поболтать, но мне некогда», «Янничек, я убегаю», «Извини, милый, мне некогда, договорилась с подругой».
Сплошные отговорки. Раньше могла трещать в трубку часами, пока у Янника не начинали в буквальном смысле болеть уши. А теперь он сидел и гадал — кто у нее появился? Новый ухажер? Друг? Любовник?
Он грустно вздыхал, рассеянно впитывая долгие, пронзительные гудки отбоя, и пожимал плечами. Ему, по правде говоря, плевать было на Ангелину и ее нового хахаля, если таковой имелся. Окруженный заботой своих четырех теней, Янник Энгель не нуждался ни в ком. Телевизор, подушка да тарелка с крекерами — вот и все счастье.
А помощники его, тем временем, отбросили всякий стыд и уже не стеснялись садиться за один стол — и утренние, и вечерние вместе. Они куражились и шумели допоздна — иногда далеко за полночь — громко разговаривали, играли в карты или рассказывали друг другу анекдоты, и Янник, беспокойно ворочаясь в постели, шепотом чертыхался. Вот ведь черт послал непосед! И без того сон некрепкий... Какая-то жидкая полудрема, похожая на торфяное озеро с лягушками. Берега рыхлые, топкие, бурая вода, тина и длинные водоросли, а дна словно и вовсе нет. Он не столько спал последнее время, сколько мутнел сознанием, особенно в безлунные ночи — как будто проваливался в глубокий обморок.
Стоял апрельский холодный день, и мелкий дождь моросил в окна, когда южная тень явилась домой в костюме и навеселе.
- Я женюсь, братишки! - объявила она с порога. - На Ангелине!
- Поздравляем, поздравляем, - загалдели тени, хлопая счастливца по плечу, и никто даже не посмотрел в сторону Янника, остолбенело застывшего в дверях. Его оттеснили в сторону, чуть не придавив о косяк, и вывалились толпой в коридор.
Он свернулся калачиком на диване, стискивая кулаки и с трудом сдерживая слезы. Отчаяние и немощь накатывали волнами. «Я должен его убить, - билась в голове отчетливая мысль. - Надо покончить с этим раз и навсегда». Янник и сам понимал нелепость своего желания. Убить собственную тень — разве такое возможно?
С другой стороны, почему бы и нет? Тени, как оказалось, вовсе не друзья человека. Они прикидываются добрыми и заботливыми, а сами заманивают тебя в ловушку. Рядясь в фальшивые улыбки и пустые речи, они протягивают тебе руку помощи, а тем временем крадут твою жизнь.
Пасмурное небо к вечеру прояснилось, и на место слабого солнца выкатилась яркая и круглая луна. Янник воспрял духом. Еще днем ему удалось припрятать под подушкой кухонный нож — он надеялся, достаточно острый, хоть и зазубренный на конце.
И вот, шаркая тапочками, замирая от головокружения и тяжело дыша, Янник Энгель подкрался к стеклянной двери. За ней горел свет и колыхались, преломленные в тонких гранях витража, четыре силуэта.
Сначала Янник не слышал, о чем говорили тени, да и не особо прислушивался. Он стискивал в кармане рукоять ножа и набирался смелости, чтобы переступить порог. Но вот, два раза повторенное, до Энгеля — сквозь хихиканье и мерзкую воркотню - донеслось его имя.
Припав ухом к стеклу, он ухватил кончик фразы, сказанной кем-то из «дневных». Несмотря на разность характеров и внешности у них были на удивление похожие голоса.
- … вокруг люди с четырьмя тенями, а мы — четыре человека с одной тенью.
«Нет!» - хотелось закричать Яннику, ворваться на кухню, опрокинуть стол, поубивать их всех, уничтожить, заколоть, порезать на куски. Но сердцебиение заглушило мысли. Сознание залила чернота, а ноги подогнулись, вдруг сделавшись гибкими и мягкими, как диванные валики. Нож выпал из бессильных пальцев, глухо стукнувшись о пол.
А все потому, что луна зашла за тучи...



Замолкаю, увидев, как девушка за барной стойкой, смущенно потупившись, протирает стакан — один раз, другой, третий. Возит и возит тряпкой по одному и тому же месту. Полотенце скрипит по чистому стеклу. Неприятный, визгливый звук отдается в ушах.
- Эй, хватит, дырку протрешь!
Барменша изумленно поднимает на меня глаза. Щеки у нее раскраснелись, и в эту минуту она кажется — не знаю, как описать — искренней? Живой? Да, именно так — живой. Вот оно, правильное слово.
- Экий ты сказочник, - произносит не то осуждающе, не то восхищенно. - Врешь, как дышишь. Я и то заслушалась. Вот, лови, заслужил.
Двумя пальцами она ловко выхватывает что-то из нагрудного кармана — искристое, круглое, словно покрытое золотым солнечным лаком. Нет, не так — она выхватывает это из сердца. «Минутки» на самом деле не носят в карманах, только делают вид.
Мы все время притворяемся друг перед другом, корчим из себя то или это, и сами не знаем зачем. Как павлины распушаем хвосты перед зеркалом, гордясь переливами красок. Наверное, атавизм из прошлой жизни, потому что здесь наше лицедейство никому не интересно.
Дурачась, протягиваю ей ладони, сложенные лодочкой. В них как будто что-то падает, неуловимое, будто солнечный зайчик. Секунда — и меня захлестывает ее счастье. Я тону в море пластмассовых шариков, плыву в облаке конфетти — праздничный и свободный — полощусь, как серпантин на ветру, и сам черт мне не страшен, и даже стая диких котов.
Впрочем, о котах — позже.
Переживание милой барменши — я ухватил его сразу, как цельную картинку, и хотя длилось оно всего несколько коротких мгновений, для меня эти ощущения растянулись на целое детство. Беззаботное детство послушной девочки Сони.
Ей семь лет или около того. Кофточка в синий горошек и синие босоножки, джинсы с цветочками на карманах, белые носочки, только полчаса назад надетые, но уже с запачканными пятками. Соня вышагивает по улице, прижимая к груди плюшевого зайца, в котором бьется сердце. Он — игрушка и в то же время живой. Но ей это не кажется странным. Рядом идет спокойный белобрысый мальчик, по виду — альбинос, только глаза не красноватые, как это часто бывает у альбиносов, а бледно-голубые, чистые и прозрачные, как вода. В них, словно в талых лужицах, отражаются небо, и фонарные столбы, и разноцветные стены домов, а вокруг — ослепительным частоколом — вздымаются снежно-ледяные заросли камышей, в которых искрится и вспыхивает, играя в прятки, золотое солнце. Соня щурится. На белые волосы больно смотреть. Девочка думает, что альбинос очень смешной, но хороший... ей хорошо с ним. Может быть, она даже любит его.
Я не успеваю заметить, как зовут мальчика - «минутка» гаснет. От нее остается сладковатый привкус на языке и радужное мерцание в глубине памяти. Ого, да это не одна «минутка», а целых две! Яркий кругляш звонко катится по стойке, и барменша ловит его в кулак, другой — незаметно падает ко мне в карман.
- Спасибо, - подмигиваю девушке по имени Соня и, устроившись тут же за деревянным столиком, с наслаждением осушаю кружку пива.
Напиток пенится, как настоящий, и на вкус он освежающе-горьковат, вот только совсем не утоляет жажду. Как будто пьешь во сне. И на такую ерунду я потратил драгоценную денежку?
Выхожу из кнайпы в промозглую сырость. Во рту, как и прежде, сухо, и першит в горле. Над рекой плывет удушливый запах гниющих отбросов и мокрой шерсти. Спускаюсь к лодочной пристани — подошвы скользят по раскисшей глине. Навстречу то и дело попадаются коты. Они сидят в кустах и прямо на дороге, по двое, по трое и целыми группками, вылизываются или вылизывают друг друга, прядут ушами, дремлют, свернувшись клубком и подоткнув под себя роскошные хвосты. Некоторые спариваются — с протяжными, низкими криками. Кое-кто роется в куче палых листьев.
У нас их как только не называют, особенно новички или наоборот, вконец умученные ими старожилы — «служители ада», «бесы», «черти»... но на самом деле это самые обыкновенные коты. Среди них попадаются и породистые — синеглазые рэгдоллы и сиамские с умными кофейными мордочками, и пушистые норвежцы, и огромные поджарые саванны, и мейн куны с кисточками на ушах, и бенгальцы, крупные и пятнистые, как пантеры.
Я смело иду мимо них. Зверьки — те, которые не спят — провожают меня внимательными взглядами и глухим ворчанием. Любому другому обитателю гадеса они давно расцарапали бы лицо, но меня не трогают. Почему, не имею ни малейшего представления. Вернее, кое-какие мыслишки на этот счет у меня есть, но придержу их пока при себе.
Над пристанью серыми клочьями висит туман, и две привязанные к металлическим кольцам лодки, покачиваясь на волнах, трутся друг о друга боками. Вдали, там где река, изгибаясь, делает петлю, на «нашей» стороне собралась небольшая группка людей. Они сбились в кучку на песчаной косе, в полутора метрах от темной воды, и тоскливо смотрят на другую сторону. Типичные «новенькие». Озираются, жмутся друг к другу, испуганные, как оставшиеся без пастыря овцы. Я не могу расслышать их голоса, но представляю себе, о чем эти несчастные говорят.
«Куда это нас занесло?» - «Мы что, умерли?» - «Какое мрачное место!» - «Что это, рай или ад?» - «Наверное, чистилище». - «Это нам за грехи наши».
Что ж, возможно, они и правы. Любой человек может оказаться прав, поскольку истины не знает никто. Вот только о грехах у новичков довольно своеобразное представление.
Шагаю по настилу. Под ногами мягко пружинят почерневшие от времени доски. В конце пристани сидит человек — я вижу его сгорбленную спину, укрытую прозрачной плащевой накидкой, худую шею и редкие седые волосы на затылке. Он, судя по всему, стар и глубоко печален. Наверное, отбился от группы.
Медленно – руки в карманах — приближаюсь и, не желая напугать старика, осторожно покашливаю. «Новенький» оборачивается. На вид ему лет семьдесят или чуть больше. Белесая муть в зрачках. Вдоль морщинистой щеки тянется красная полоса, на кончике носа и над левой бровью запеклась кровь.
- Черт, - произносит он, мрачно глядя перед собой, - будь они неладны, твари окаянные. Чуть глаза не лишили. Будь они прокляты. Бесы.
Сочувственно киваю и сажусь на доски рядом с ним.
- Это не бесы, а коты.
- Коты? - изумляется незнакомец. - А что это они такие злые?
- Потому что бездомные, - объясняю. - Никто их не любит, бедолаг, вот они и кидаются на всех.
Новенький качает головой.
- А вы почем знаете? Впрочем, понимаю — вы здесь уже давно... Может быть, несколько столетий. Хотя нет — одежда современная, значит, мы с вами — дети одного века. И вырваться некуда, и нет конца страданиям. Оставь надежду, всяк сюда входящий.
- А вы кто? - интересуюсь.
Не то, чтобы мне и в самом деле было любопытно, но я готов его выслушать. Во-первых, потому, что у меня хорошее настроение — досталась лишняя «минутка», барменша не поскупилась. А во-вторых — чужую историю всегда можно превратить в сказку и выгодно продать. Что еще мне остается? Каждый перебивается, как умеет.
- Я Праведник, сын праведника, - заявляет он с таким видом, с каким в другой жизни обычно говорят: «я принц, королевский сын» или «олигарх, сын олигарха».
Хотя, должен признаться, здесь, в гадесе, «праведник» звучит солиднее.
- Вот как, - говорю, желая подбодрить его.
Дрожащей рукой старик оглаживает волосы и начинает свой рассказ:



продолжение следует...