Сказка - ложь

За окном унылый пейзаж — туман и сырость, и все как будто в дыму, хотя поблизости ничего не горит. Всюду одно и то же. Низкие здания и холмы, похожие на огромных черепах, окутанные вечной пепельной мутью. Ледяное небо и мокрая земля.
Зато в маленькой кнайпе на удивление тепло и чисто. Столики из пахучей сосны, исцарапанные вдоль и поперек. Такие же деревянные скамейки. Кадка с искусственным фикусом в углу, грустным и лохматым, как бездомный пес. От него через всю комнату струится ядовитый запах крашеной пластмассы. За стойкой мается барменша. Переставляет стаканы, зевает, смотрит в окно. У нее острый подбородок и мохнатая родинка над верхней губой, а глаза, как два ластика, стирают все, что у тебя внутри. От их взгляда на душе становится пусто. Худые локти торчат. Светлые волосы собраны в пучок.
- Плесни на донышко, - говорю. - Во рту пересохло.
- Одна «минутка», - бесстрастно откликается девушка.
«Минутками» у нас называют разменные монетки. Не медные, не стальные и не латунные, а невесомые искорки счастья. То, что успел скопить за жизнь. Как глупо иногда получается. Трудишься день деньской, во всем себе отказываешь, а сюда попадаешь без гроша в кармане. Не то что переправиться на другой берег реки — стакан пива купить не на что.
Я развожу руками, и барменша отворачивается. Ей все равно, могу я заплатить или нет. Ощущение наждачной бумаги в глотке становится непереносимым.
- Погоди, сейчас поищу. Вот, слушай. На ней была розовая блузка, прозрачная и прямо на голое тело, и золотые сережки в ушах. Знаешь, такие длинные висюльки, как они называются, дождинки или кукушкины слезки, и когда в них вспыхивало солнце...
- Не трудись, - кривится девушка. - Твое воспоминание сто раз выдохлось.
Я знаю, что она права, но все равно пытаюсь спорить.
- Оно теплое. Живое. Это самое прекрасное, что у меня есть.
Барменша качает головой, не то жалостливо, не то презрительно — выражение ее лица я не могу разгадать. Судорожно роюсь в памяти — ну, не бывает так, чтобы совсем ничего... Ведь был же я когда-то маленьким? Какой-нибудь велосипед, подаренный на день рождения. Бабушкин пирожок с хрустящей корочкой. Прогулка в лесу. Интересная книга, проглоченная за одну ночь. Спортивный праздник. Новая игрушка, в конце концов. Да нет, глупости, только идиоты называют детство беззаботным временем. Это годы пустых обид и страхов. В детстве переживают из-за ерунды — но переживают искренне. Боятся совсем не опасных вещей — но боятся всерьез.
И все-таки, почему я ничего не помню? Только солнечный день, ветерок на щеке, кокетливые березки в кружевных платьицах — и ее, воздушно-розовую, гладкую и теплую, с искорками солнца в ушах. Мы шли по аллее, держась за руки и глядя друг другу в глаза. Никого и ничего вокруг не видели, брели, как слепые — ослепленные своим счастьем. Под ногами хлюпали лужи, пахло нарциссами и талыми ручьями, хотя снег давно сошел — но это тонкое, едва уловимое благоухание чистой воды, и земли, раскисшей, как болотная жижа, тонких ростков и палой листвы, этот неповторимый букет весенних ароматов будет еще долго витать над парком. До первых знойных дней. А потом...
… потом словно кто-то выстроил у нас на пути стену ужаса и мрака. Стоит пройти по аллее чуть-чуть вперед — и картинка гаснет. Что-то случилось. Но мне не хочется об этом думать. Радостных «минуток» там нет — я чую нутром — а лишь отчаяние, тоска и грызущее чувство вины.
- Вспомни что-нибудь другое, - предлагает барменша.
- Ты же знаешь, не могу.
Она усмехается и передергивает плечами.
- Откуда мне знать.
- Тогда, - мой голос становится заискивающим, - не купишь ли у меня сказку?
У барменши — не душа, а сокровищница. Целые россыпи «минуток», блестящих, точно настоящие золотые денежки. Чего я не понимаю, так это почему она до сих пор торчит на нашем берегу. С ее-то богатством вполне могла бы нанять любого лодочника и плыть к серебряным горам с карамельными склонами, сквозь молочно-кисельные закаты и восходы, из облачной страны в край, где срываются покровы и торжествует ясность. Что там находится, ад или рай, у нас не знает никто, но что угодно лучше этой беспросветной серости.
На другом берегу горят огни, подмигивая и согревая, и блистают по ночам звезды, и творожистый месяц круглится на черной тарелке неба. Над ним иногда полыхает кусочек стеклянной голубизны — а у нас мрак сочится изо всех щелей, и солнце вечно спит, зарывшись в плотные тучи, а звезд нет, потому что никогда не бывает настоящей ночи. Только сумерки, густые, как овсяный кисель.
- Сказку? - барменша задумывается, медленно почесывая переносицу указательным пальцем. - То есть, выдумку? - уточняет она серьезно.
Я киваю.
- Да, выдумка, ложь. Кто станет платить за правду? Ну, что, по рукам, - говорю и, поудобнее облокотясь о стойку, начинаю. - Сказка про Янника и его четыре тени.

У Янника Энгеля было четыре тени. Западная обычно шла за хозяином, когда солнце освещало его с востока. Самая дисциплинированная из четверых, она всегда шагала в ногу, не отставая ни на дюйм. Восточная - верная спутница второй половины дня. Коренастая около полудня, она к вечеру истончалась и вытягивалась, но все равно не достала бы западной и до плеча, поставь их рядом. Но западная и восточная тени плохо уживались друг с другом и никогда не ходили вместе.
Две другие — бледные и дистрофичные — следовали за Янником по ночам в призрачном сиянии уличных фонарей. Одна читала ему стихи и пела грустные песни, вторая — брела молча, развязно улыбаясь своим мыслям. Иногда она так же молча принималась жестикулировать, корчила на ходу гримасы или останавливалась, изрекая что-нибудь нецензурное, а когда Янник растерянно переспрашивал: «Что?», презрительно поджимала губы и замыкалась в себе до конца прогулки.
Южная и северная тени походили друг на друга, как братья-близнецы, тогда как западная и восточная отличались и внешностью, и характером.


Не то чтобы Янник Энгель был каким-то особенным. Каждый человек отбрасывает несколько теней, но мы не слишком внимательно приглядываемся к ним и ошибочно принимаем за одну. Так что если Янник и мог чем похвалиться, так это чуть большей наблюдательностью. У тому же его тени — и в этом Энгелю, безусловно, повезло — умели поддержать беседу, и он охотно с ними разговаривал, когда поблизости не околачивался никто из посторонних.
Так и жили они, и все у них шло, как надо, пока однажды Янник не поссорился со своей подругой Ангелиной. Из-за чего произошла размолвка — не суть важно, из-за какого-то пустяка, но через три дня вздорная девица позвонила и потребовала извинения в стихах. Да, в стихах — не больше и не меньше. Целый вечер Янник мучился, рифмуя «цветы-мечты» и «прости-спасти». Рифму к слову «люблю» он подобрать так и не смог, а потому решил немного прогуляться. Тем более, что от поэтических упражнений у него жутко разболелась голова. Поеживаясь в холодном тумане, он плелся еле-еле, теребя в уме слова и фразы, переставляя их и тасуя, словно шулер колоду — до полной бессмыслицы. Северная тень — мутная и расплывчатая на фоне мокрых стен — тащилась следом и нашептывала ему в ухо что-то меланхоличное.
«А зачем, собственно, держать собаку и лаять самому?» - подумал Янник и обернулся к тени:
-  Эй, парень, у меня есть для тебя работка!
Тень серьезно выслушала его рассказ о ссоре с подругой и согласилась помочь. Янник хохотнул, вспомнив Сирано де Бержерака.
- А чем мы хуже? Сейчас мы с тобой такого замутим — только держись! Эй, да у нее уши отвалятся от нашего экспромта!
Вместе они дошли до ночного ларька и купили букет цветов. По дороге тень сочинила длинную элегию, такую красивую и печальную, что у самой в глазах стояли слезы, когда, смущаясь, протягивала хозяину блокнот. Получилось шесть рукописных листов, и каждый она оформила кружевными виньетками, и еще в углах нарисовала по котенку.
- Можешь это прочесть? - поинтересовалась заботливо. - Извини, что криво — писал на ходу.
Янник взглянул и скривился.
- Ты озверел? Издеваешься надо мной, что ли? Я и слов-то таких не знаю. Буду чувствовать себя полным идиотом и вообще...
- Извини, - виновато прошептала тень, а Янник безнадежно махнул рукой и, развернувшись на каблуках, зашагал обратно, к дому.
Свет фонарей падал теперь с другой стороны, и — как это всегда бывало — северная тень, побледнев, растворилась в холодных сумерках, а вместо нее возникла южная. Чуть помедлила, недоуменно покосилась на исписанный блокнот и, внезапно осмелев, взяла хозяина под локоть.
- Проблемы, дорогой?
Янник брезгливо отстранился.
- Ты пьян, что ли? Да, проблемы.
Коротко он ввел тень в курс дела. Хотя та, конечно, придуривалась — все, что слышала северная тень, знала, как правило, и южная. Существовала между ними некая мистическая связь.
- Ну, это не беда! - воскликнула южная. - Давай веник и топай домой, я сам почитаю стихи твоей девчонке.
- Только наизусть!
- Ясно, не по шпаргалке. Да мне раз пробежать глазами — все запомню. Диктуй адрес, босс.
Подхватив букет, она сунула блокнот в карман пальто и бодро зашагала вниз по улице. Она так воодушевилась, что принялась беззаботно насвистывать, шпыняя носком сапога мелкие камешки и конские каштаны. Янник Энгель пожал плечами и поплелся за ней, но очень скоро потерял тень из виду.
Он не спал всю ночь, пил коньяк, потом раскладывал пасьянс на кухонном столе и снова пил. Не сказать, что волновался — разумеется, посланец все сделает правильно. Ему ли с его артистичностью, обаянием и хорошей памятью не впечатлить легкомысленную девчонку. Да и подруга не настолько внимательна, чтобы заметить подмену. И тем не менее. Иногда проще сделать что-то самому, чем ждать, пока сделает другой. Только сейчас Янник понял, как дорога ему Ангелина. Ну, не до такой степени, чтобы он мог пожертвовать ради нее своей свободой, но стоило подумать, что они чуть не расстались навсегда, и в груди будто кто-то открывал форточку, и тянуло холодным ветром. Да еще пасьянсы, как назло, врали. Янник знал, что теперь все будет хорошо, а карты говорили, что не хорошо. Но все равно он продолжал их раскладывать и, сам не замечая как, опрокидывал одну рюмку за другой.
Тень вернулась под утро. Громыхнула в прихожей стойкой от зонтов, повесила мокрое пальто на вешалку и, хрипло откашлявшись в кулак, прокричала:
- Автора!
Янник уже лыка не вязал. Да и не был он автором стихов, так что восклицание тени относилось как бы и не к нему. Так что можно было расслабиться и спокойно спать дальше. Устроившись на полу, на полпути от стола до буфета, Энгель видел в приоткрытую дверь, как южная тень сняла сапоги и надела его тапочки, и как ей навстречу из спальни вышла северная тень, зевая и смущенно потирая подбородок.
- Ну как? - спросила она с любопытством.
- Классно, парень! Ты бы видел, как она слушала. С открытым ртом, и глаза — вот такие. Огромные, как блюдца. Классные стихи, и девчонка симпатичная.
- Погоди, не тараторь. Я ничего не могу понять. Привет, кстати.
Тени пожали друг другу руки.
- Рад тебя видеть. Нет, братишка, ты реально крут. Это было что-то! А под конец она, представляешь, что сделала? Обняла меня и сказала: милый, я не знала, что ты такой талантливый.
- Ну-ну. Смеешься, наверное. Ладно, пойдем в комнату, и ты мне все расскажешь.
Янник Энгель свернулся в клубок на жестком кафеле. По полу тянуло сквозняком. Мерный скрип несмазанных петель, казалось, выворачивал душу наизнанку. «Хоть бы форточку притворили», - подумал Янник с неожиданной злостью, как будто кроме него на кухне находился кто-то еще. Он лежал, прислушиваясь к смутному бормотанию теней, к взрывам тихого смеха и дурашливым восклицаниям «южной», и чувствовал себя очень одиноким — всеми покинутым и несчастным, как в детстве, когда мать в спальне развлекалась с мужчинами, а он томился в своей кроватке, ворочался и не мог заснуть. Не ревновал, нет, просто знал неискушенным своим умишком, что в сердцах двоих нет места для третьего. Так и сейчас. Ему мерещилась какая-то несправедливость в том, что они — хоть и тени — но вместе, болтают и смеются, а он — один, корчится от холода на полу, нисколько им не нужный и не интересный.
Ангелина? Тоже хороша. О, женщина, как легко ты можешь увлечься призраком! Так размышлял он с досадой, постепенно расслабляясь, пока не ухнул в сон, как в глубокий колодец.
Янник с трудом разлепил веки и уставился в потолок, на котором бледная акварель рассвета уже сменилась яркой солнечной живописью. Кафельный пол больше не холодил спину — тело нежилось на чистых простынях. Из кухни доносилось звяканье посуды.
- Черт! - воскликнул Янник, вернее, хотел воскликнуть, а на самом деле буркнул неразборчиво, едва ворочая языком. - На работу проспал.




продолжение следует...