Вазя

Этого кота никто не приводил – он сам пришёл. За Андрейкой, по пятам. Уж больно вкусным оказался для голодного котёнка тот кусочек холодной говядины, что принёс ему мальчик. И андрейкины руки всё пахли этим кусочком, моментально, без ненужного жевания проглоченным… И когда руки маленького Человека гладили спинку, было так приятно, что хотелось петь! Песню котёнок знал всего одну, тырмыртырную. Её он и пел – громко-громко, всю дорогу, – пока по-собачьи бежал за Андрейкой, задрав в небо свой тонкий хвостик…
А руки Деды хоть и пахли крепким табаком, но в них было так удобно, что котёнок сразу уснул.
«Ишь ты! Ишшо одного дармоеда приташшили… Быдта своих нахлебников мало!» – пробурчала Бабуся. Однако выгонять «нахлебников» не стала. Да и то сказать, смысла выгонять не было. С «этой непутёвой Альки», матери Андрейки, она ежемесячно отжимала 30 рубликов «на харчи», да с двух других дочек по десяточке (под девизом «Ах вы, блядишши, а кто маме помогать должен?»), да своей пенсии было 12 рублей… Выгони мелкого «дармоеда» – сразу половины дохода лишишься! А старого как гнать? Он воевал да всю жизнь работал («въябывал»), и пенсия у него была – ого-го!.. Бабуся всё собирала в свои руки, распределяла бюджет. То, что оставалось, «ложила на книжечки». Дед так и не узнал до самой смерти, что, хоть и было «книжечек» две, его там не было ни одной, обе были на Бабусю… Да и не интересовали его эти вопросы…
Кот пенсий не получал. Но «хоть и лишний рот, чай не обожрёт» – здраво рассудила Баба Фиса. «Хер с им, пущай остаётся!» – вынесла она своё решение. И, проявив всю возможную фантазию, изобретая животинке имя, нарекла его очень редкой для российских котов кличкой – Васька. И собственноручно молочка налила. И сказала «кыс-кыс»…
Андрейка же на ту пору чётко выговаривал все буквы, даже трудные, а многие из них умел и прочитывать, но вот «Васька» почему-то упорно не говорилось. Только «Вася». Да и то звук «с», по причинам неизвестным, обязательно заменялся на «з»… Научных объяснений этому не было, но кошачье имя теперь звучало только как «Вазя», и не иначе.
Рос Вазя быстро. За лето превратился в правильного молодого кота. Он доказал в тяжёлых боях всем окрестным кошакам, что главный в округе – он. Бил даже матёрых, жестоко и беспощадно.  После зимы уже редко кто из местных решался вступить с ним в схватку. Хотя Вазя, обходя дозором свои земли, и спрашивал беззлобно, но серьёзным тоном, не надо ли кому чего ввалить, навешать и наподдать, потенциальных получателей от него по своей морде не находилось. Если и были таковые, то, зная о Вазиной щедрости при раздаче пиздюлей, предпочитали молчать, дабы не нарваться лишний раз… И даже Собаки, пару раз выхватившие от Вази по полной программе, замирали молча, если он проходил мимо. При этом не было у них мысли, как бы сдержать себя, чтобы не кинуться на наглого кота, а была мысль, как бы в результате лишнего движения не огрести от него пиздюлей. По весне все местные кошки желали отдаться этому красавчику.  Он и правда был чертовски хорош собой (по кошачьим меркам): сильный, мордатый, морда и загривок – в шрамах и ссадинах, Одно ухо отморожено, другое прокушено многократно в драках и похоже на решето – сквозные дырочки светятся.  Хвост – в трёх местах переломан. Да шёрстка серенькая, с выдранными кое-где клочками. Да глаза-глазищи разного цвета. А как он пел серенады в марте! Самый громкий и противный голос во всей округе! Не его выбирали – он выбирал. «Эй ты, рыженькая, иди сюда, трахать буду!» …И вот уж рыженькая ползёт к нему на полусогнутых лапах, жопой вперёд, задрав хвост набок, прогнувшись, изнывая от желания и поссыкивая от счастья, что выбор пал на неё…
Однако таким героем да ухарем-ёбарем Вазя был лишь вне дома. Вернувшись после приключений, он являл собой образец самого тихого и скромного члена семьи. Явившись в дом, Кот первым делом, не отходя от порога, тщательно вылизывал все лапы и лишь затем вспрыгивал на лавку, стоящую вдоль русской печки. Там он то спал, то дремал… Андрейка подходил к нему и тихонько гладил по спинке, по голове (иногда осторожно трогая пальчиком какой-либо из кошаковых шрамов), приговаривая нежно и уважительно в рваное ухо: «Вазя… Вазенька…» В ответ раздавались рокочущие звуки, как будто внутри кошачьего организма работал маленький танковый дизель. То была специальная тырмыртырная песня, которую Вазя пел исключительно Андрейке, и больше – никому в целом мире…  Вазя никогда не орал дурным голосом «Пустите поссать!», а терпеливо и молча  ждал, пока кто-то из людей не надумает сам открыть входную дверь. Кушал (сказать «жрал» язык не повернётся!) Вазя очень аккуратно, куски из кормушки не растаскивал – просто становился, всё съедал и отправлялся дальше по своим делам.
Однажды, вернувшись домой, Вазя обнаружил на своей лавке сюрприз. Бабуся, не ожидавшая кота к обеду, оставила на лавке купленную у соседки сметану, а сама занялась приготовлением еды. Вазин нос чётко указывал на то, что вкуснятина живёт в этой самой крынке, которую злые люди специально изготовили таким образом, чтобы нормальная морда ну никак туда не пролезла! А уровень сметанки был таков, что язык (даже из максимально глубоко засунутой морды) ну никак до лакомства не доставал! А запах!.. Он не позволял Вазе остаться равнодушным! Однако на то коту и мозги, чтобы ими думать. Вазя и придумал. Это морда в крынку не пролезает, а есть ведь и кроме морды члены и органы! К примеру лапа. Правая. Вазя запихивал лапу в крынку по самое не могу, вытаскивал её и, облизывая вкуснющую сметанку, щурился от наслаждения. Андрейка, сидевший напротив за столом, наблюдал весь процесс хищения и посмеивался от радости за умного Вазю.
Заподозрившая недоброе Бабуся выглянула из-за кухонной занавесочки да и замерла на целую минуту в немом оцепенении. Затем последовала одна дли-и-и-иная фраза про кошачью наглость, где фигурировали и Вазина мать, и блядское отродье, и дармоедство, и т.д. и т.п. Бабусина рука нащупывала в это время полотенце, которым в следующую секунду Бабка уже учила кота «не жрать спижженное»… Вазя, понимая всё, даже не убегал. Он собрался в тугой комок, прижал остатки ушей и стойко переносил хлёсткие удары и оскорбления словом («ах ты блядь мохнатая!»).
Никто не знает, сколько бы продолжался сей воспитательный процесс, но Вазин главный Друг, Андрейка, не выдержал… Он метнулся из-за стола, встрял между Вазей и Бабусей к Вазе спиной, к Бабусе лицом и заорал на бабку: «Не бей Вазю! Меня бей, это я – блядь мохнатая!» От неожиданности Фиса села жопой на пол, вытерла вспотевшее лицо тем самым полотенцем, которым только что охаживала кота и тихо молвила: «Ишь ты, кошачий зашшитничек выискался!.. Да идите вы оба в манду… в кошачью…»
Андрейка, прикрыв Вазю собой, гладил окаменевшего кота, приговаривая: «Всё, Вазенька, всё…». Кот, поняв, что экзекуция  закончилась, медленно расслаблялся, приходил в себя… Андрейка подхватил тяжёлого (5 кг!) Друга и попёр его на выход. В ответ на Бабусин вопрос: «И куды енто намылились два друга – колбаса да сучий хвост?» Андрейка добил её словами: «В манду кошачью!»
Вазя отомстил бабке через неделю. Он и простил бы, и мстить бы не стал… Фиса сама напросилась. За просто так наехала – обозвала в очередной раз дармоедом, нахлебником и приживалой. В открытую заявила, что как сметанки спиздить, так есть кому, а как крыс да мышей ловить… Дались ей эти грызуны! Мышек в доме отродясь не бывало, только в курятнике… Банда крыс в округе была, но вся их диаспора проживала в столовой КБО – комбината бытового обслуживания, где за главного у них был сам шеф-повар, который и держал продуктовый общак. Хватало и пахану, и всем крысам, и смысла рыскать по округе у банды не было… Но если бабка просит … Неделю Бабуся дивилась небычайной мягкости половичка на кухне… В пятницу, во время «енеральской» уборки, её удивление получило объяснение. Под лоскутным половичком лежало с десяток придушенных котом и растоптанных самой Бабусей мышек. Плоские, серенькие, кишочки – через ротик и через жопку… Вазя где-то гулял, потому кроме устных проклятий ничего не получил.
Но и этого хватило, чтобы Бабуся поимела от него главный подарок. Сюрприз. В соответствии со своими деревенскими представлениями о достатке и красоте Баба Фиса обустраивала свой быт. На железной кровати поверх матраца обязательно лежало две неподъёмных перины, которые раз в неделю тщательно взбивались. Для пышности. Они покрывались грубым льняным наперинником, на который стелилась насинённая до небесной голубизны простыня с «кружавочками» и оборочками по краю. Тяжёлое одеяло прятало свои атласные бока в пододеяльнике, по вырезу которого также теснились кружева. Утром всё накрывалось цветным покрывалом (ясен хрен, с кружевами, куды ж без них-то!), в изголовье и в ногах выстраивались (чуть не до потолка!) две пирамиды подушек – от огромной внизу и до самой малюсенькой («пиздюлишной») на вершине… Вечером вся верхняя конструкция разбиралась, Бабуся брала обычную (не из пирамиды) подушку, укрывалась обычным одеялом в обычном пододеяльнике. Деда Миша спал в другой комнате на диване, «а патамушта храпун и пердун!». Андрейка спал на другой кровати, с одной периной. В тот вечер Бабуся, совершив вечерний ритуал под названием «молитва», укладывала себя на перинах, готовясь отойти ко сну. Вдруг ощутив, что в своей постели она НЕ ОДНА (!!!), так как кто-то «щщикочить жопу», Фиса с диким визгом катапультировалась! На крики прибежали Дед и испуганный Андрейка. Как выяснилось тут же, жопу Бабусе «щщикотал» Вазин сюрприз – огромная, жирная, лично им задушенная крыса. Чтобы развеять бабкины сомнения в его охотничьих способностях, котяра организовал доставку добычи прямо в постель.
Это с его стороны было круто. Неделю умное животное предусмотрительно не появлялось дома. По его приходу Бабуся так и не решилась продолжить эскалацию конфронтации… Только ещё с месяц не наливала Вазе молочка («Пушшай воду лакает!.. Молока? Хуйка ему, а не молока!»). Вазя же молча, с презрительным снисхождением улыбался… Молочка ему всё равно перепадало достаточно. От Андрейки. И от Деда.