Андрейкины рассказы.

В том, что пословица «Старый друг лучше новых двух» не была придумана людьми на пустом месте, но рождена была жизненным опытом, Андрейка убедился очень рано. Не на примере друзей, а на примере своих собственных вещей. Убеждение это он пронёс потом через всю жизнь.  Его жене стоило огромных усилий запихнуть его в новые брюки, рубашку или туфли, хотя вещи эти были подобраны и куплены не без его участия. Как в зрелом возрасте старые, разношенные (как в тапочках в них!) ботинки были ему милее новых, стильных и красивых, так и в детстве прошлогодние сандалики были предпочтительнее новых.
Ничего, что в старых задники не просто заломились, но аж втоптались в стельку, ничего, что левый потерял половину застёжки, а в подошве правого образовалась смешная дырка, из-за чего большой палец,  будучи формально обут в сандалик, на самом деле ступал прямо по земле. Ничего, что давно не понять, какого цвета они были изначально. Ничего, что Бабуся ругается: «Ходишь шаромыжником-оборванцем, как блять семиреченская!» (Будто Андрейка сам решал, в чём и как ему ходить!)  Всё это  ерунда! Главное, в старых МОЖНО ВСЁ: ходить, бегать  («От же ж, пиздюшонок! Носисся, как угорелый! Шило, штоли, у тебе в заднице? Али хто срачку тебе нашкипидарил?»), прыгать со второго этажа стройки на огромную кучу кирпичей, не боясь поцарапать «штиблеты», можно в грязь и в лужу, в пыль и в собачьи хохоряшки! На дерево хочется? Да на здоровье! Пнуть можно, что хочешь, – мячик, камень, противника в драке! В новых… Мало того, что в новых НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ, так они, хоть и сделаны из кожи (не шили тогда ещё обувь из дермантина, плёночек-клеёночек и прочей яркой синтетической дряни китайского происхождения), но как будто из дуба. Ходи себе чинно, как дурак, да набивай мозоли кровавые под косточками да на пятках…
Сандалики  в этот раз попались особенно грубые. Либо из морёного дуба, либо кожа была содрана заготовителями с африканского белого носорога. Как всегда, сандалики в обязательном порядке примерялись в магазине. Эта процедура нужна была бабке, чтобы убедиться, что обувь покупается на размер больше нужного, «на вырост» (ни разу не было такого, чтобы они до «выроста» этого дожили!).
Но час скакания на одной ножке в душном магазине и уговоров «купи любые, и уйдём, а то я щас умиру» и «пи-и-и-ить хочу!» – всё было пустяком по сравнению с дальнейшей пыткой!..  Раз уж Бабуся расщедрилась на 4 р. 20 коп., то увидеть Андрейку в обновке должно было как можно больше народу (знай наших!). Для чего обуть эти колодки каторжанина Андрейке надо было прямо в магазине, да так и хромать до самого дома, провисая на Бабусиной руке, подскуливая и завывая, выкручиваясь и извиваясь. А дома, сняв ненавистную обнову и увидев воочию свеженатёртые волдыри, Андрейка мстил как мог, – орал так, что соседи, слышавшие его ежедневно, всё же решились спросить из-за забора: «Фиса, у вас там чего?» «А ничаво! – отвечала Фиса. – Ябуть нас тут всех гигантским хером, а Андрейку – режуть! На мелкия кусочки! Штиблеты новыя байстрюку купила. А он врёт, што грубые, мандюк эдакой!»
К этому времени прооравшийся Андрейка уже выставил свои уши в положение торчком и внимательно мотал на ус соседские рекомендации по приведению новой обуви в состояние, пригодное для носки… Бабка на советы соседей плевать хотела («хуйня – растопчит!») и на следующий день, порулив по какой-то надобности в магазин, опрометчиво оставила Андрейку с сандаликами тет-а-тет. Был ещё дома Деда Миша, да он чем-то занимался в сарае. Чинил что-то…
С другой стороны дома лежала большая железяка, используемая Дедом в качестве наковальни. На неё Андрейка поставил новенькие красно-белые (девчачьи!) сандалики. В соответствии с соседской инструкцией надо было намочить задники спиртом или одеколоном. В доме на комоде среди десятка бабкиных пузырьков с духами (а то!), слоников, шкатулочек стояли две бутылочки дедового одеколона – «Шипр» и «Русский лес». Подойдёт, решил Андрейка. Деда Миша сам говорил: «Мне для Андрейки ничего не жалко!» – значит, не заругает… И правда, подошли. По бутылочке на сандалик… Далее следовало «легонько постучать молоточком». Где молотки, Андрейка знал. «А тебе зачем?» – спросил Дед. «Надо!» – ответил юный обувщик. Ну, раз надо… «Легонько» получилось лишь несколько раз… Затем Андрейка озверел. Пустые бутылочки тоже попали под раздачу, только кусочки зелёного стекла брызнули!
К бабкиному возвращению сандалики из кожи носорога были размяты – дальше некуда. А как они чудесно пахли! Аромат «Русский лесной шипр» Бабуся учуяла за три дома. Войдя в калитку, она увидела среди россыпи мелких изумрудов, искрящихся зелёным, пару бесформенных, с розовой продрисью блинчиков, испускавших одеколоновую вонь, опознала в ошмётках (по сплющенным пряжечкам) вчерашнюю покупку, облегчившую её «гаманок» аж на 4 р. 20 коп. и, уже сползая спиной по заборному столбику, ласково молвила Андрейке: «Ирод ты, антихрист. Пиздюк ты недоделанный. Выродок блядский. Идол головастый. Што ж ты творишь, сучёнок. Отошлю я тебя в зад. К матери твоей, блядишше. Штоп ты ей там всё молотком порасхуякал… ишшо кувалду с собой дам…»
Обессилевший после затмения маленьких мозгов Андрейка, сидевший до этого на земле в обнимку с молотком, верно оценив ситуацию, поднялся и молча двинул в сторону сарая, под защиту Деда, не обращая внимания на бабкины слова: «Стой, вахлак буржуйский! Куды? – съябываться? \ Стой, гавнюшина, хуже ить будет!»
«Деда Миша, вот молоток, спасибо. Там – Бабуся… Спаси меня», – только и прошептал Андрейка Деду. А Дед… А что Дед? Спас, конечно, и на этот раз. Зря он разве вчера протыкал волдыри небольно да привязывал мальцу на ножки подорожник?  Да советовал Анфисе (когда Андрейка спал уже), в какое ей место сандалики такие запихнуть…
Любил он Андрейку.