Версия

Цой – жив!
Из надписи на стене.

Одноглазый петух Никодим деловито топтал зазевавшуюся соседскую пеструшку, когда выброшенная из окна трактира грязная котомка, подобно метко пущенной городошной бите, сбила его с квохчущей жертвы. Перекувыркнувшись раз пять, рябой паскудник так и помер, не выходя из состояния эйфории. Следом за котомкой из окна вылетел крестьянин в суконном сермяке и одном лапте. Сделав несколько кульбитов, он ударился головой о коновязь и, дёрнув ногами, затих. Уныло жующая овёс пегая лошадь шарахнулась от испуга и, судя по горе выданных ею каштанов, облегчилась на неделю вперёд. Из окна по пояс высунулся здоровенный мужичина и угрюмо осмотрел трактирный двор. Прямо под окном на завалинке сидел рыжий веснушчатый парень и задумчиво принюхивался к снятой портянке.  Возле него стояла обвязанная верёвкой внушительных размеров каменная ваза, по форме напоминающая цветок. Мужичина неторопливо высморкался в стоящую на подоконнике герань и спросил.
-  В ухо хочешь?
- А что, праздник какой?
- И то верно.  Откель будешь?
- Оттель.  - Неопределённо кивнул в сторону ворот рыжий.
- Издалёка. - Уважительно протянул мужичина. - Зайдёшь?
- Половой гуторил, местов нету.
- А ничё. Я ж ить тоже, когда зашёл - не было. Заходи.

Парень неторопливо взвалил на спину вазу и направился к двери. Когда он уже заходил, послышался какой-то грохот, и из окна на улицу вылетел второй крестьянин, на этот раз в одном сапоге.
В трактире  стояли запах перегара и гвалт. Разношёрстная публика за грубо сколоченными столами плакала, ругалась, разговаривала за жизнь, используя ненормативную лексику, но, в основном, пила. Из дальнего угла доносилась могучая «Дубинушка».  В исполняемый с особым надрывом припев, каждый раз вплеталось испуганное блеяние козы, которую одна из баб привела с собой, очевидно опасаясь оставить её на улице. Оторвавшись от вылавливания упавшего в кувшин с пивом таракана, трактирщик с перевязанным ухом кивком указал вошедшему на стол у окна, за которым сидел давешний мужичина. В руке мужичина держал сапог. Подойдя к столу, парень скинул вазу и, вытирая лоб, сказал.
-Погоды ноне хорошие, располагающие. Хошь - косой маши, хошь - босой пляши.
- Межсезонье, короче, - согласился собеседник.  – Садись. В ногах, как говорят, правды нет.
- Дык, в заднице её тоже вроде не наблюдается, - заметил парень, присаживаясь. - Но за приглашение благодарствую.
- Вот, а ты гуторил, местов нет.   - Удовлетворённо сказал мужичина и, подал подбежавшему половому сапог. – А ну-ка, самовар нам раздуй. Да пива жбан. Да водки.
– А закусить? - Поинтересовался половой.
- Ну, зелена вина пару. -  После некоторого раздумья сообщил мужичина.
- Тебя как кличут-то? - Обратился он к парню
- Даньша.  Данила, то есть. А на заводе - Данила-мастер.
- В валенках пошто?
Парень погладил рукой стоящую возле него вазу и пожал плечами.
- Долго иду. Сказали, что ежели этим направлением идти, в столицу попасть можно.
- В столицу, говоришь, а я, наоборот, из неё чешу. Ты, Даньша, вот что скажи. Уважаешь меня?
Рыжий Даньша задумчиво почесал переносицу.
- Как говорил наш дьяк: “Уважение сиречь почитание достойно быть еси”.
- О-о!  А эти двое, - мужичина кивнул на окно, - мудрых слов сих не ведали. Ну да ладно, что с них, лапотников, возьмёшь. Это только мастеровые друг дружку поймут. Я ж тоже мастер. Лёвой зовут. А кто Лёвшей кличет.
- Вона как. А не тот часом Левша, что блоху подковал?
Н-да, - помрачнел мужичина - я б этих борзописцев, которые в газетах слова пишут, сначала б выгибал, а потом в обратную сторону вгибал, но уже с подвывертом.  Это ж надо из Лёвши в левшу перекрестили.
- Но про блоху-то правда?
- Правда она как баба, к ней для получения одного и того же с разных сторон подойти можно, - вздохнул Лёвша. - С одного боку - правда, что подковал блоху. А с другого -  правда в том, что Блоха - это кличка кобылы генеральской. Уж такая прыгучая, сволочь. Никто подковать не смог, кроме меня. Вот генерал-то на радостях при послах заморских возьми да и ляпни, есть, мол, такой мастер, даже блоху подковать сумел, а что блоха эта - кобыла евойная, упомянуть запамятовал. Оно бы и хрен с ним. Да только вскорости в газетах аглицких написали, что, мол, в Рассее один мастер имеется – блох подковывает. И слово ещё мудрёное ввернули – нанотехнологии. В которых, значитца, мастер этот прорыв обозначил. Генерал, когда раскумекал, куда всё это поворачивается, опровержение дать захотел: не так поняли, мол, исказили.   Да где там… Дело политический оборот приняло.  Технический престиж Рассеи на кону встал. И царь-надёжа про сие прознавши, обещал генерала, а заодно и меня безвинного, коль правда выплывет, самих подковать и гнать галопом ажно до самой тайги. За подрыв нанотехнологий  рассейских, кои у нас внезапно обнаружились.  Хотя у меня склонность к простуде, а у генерала - мигрень. Нельзя нам в Сибирь.
- Насчёт мигрени не ведаю, чай не белая кость, а вот простуду медвежьим салом лечить надо, а лучше - водкой. Мы на Урале завсегда.


- Это ж сколько медведей изведёшь при таком климате,- подозрительно покосился Лёвша. - И водки. А у меня печень не та уже.
Разговор прервал половой, сообщив, что хозяин больше ничего в долг не даст, а сапог из-за узкого голенища на самоварную трубу не налезает. Впрочем, беда от этого была небольшая, так как в чае хозяин тоже отказал.
- А чего он сам об этом не скажет?
- Он от прошлого раза, когда вы полштофа водки в долг просили, на правое ухо не слышит, а полностью слуха лишиться особого желания, сказал, не испытываю.
После чего словоохотливый половой поведал, что крестьяне, которых он выкинул, чуток умишком тронулись.  Стали между собой на иноземном наречии талдычить, а за заказанное пиво платить отказались, ссылаясь на какой-то параграф. Хорошо, видно, к земельке-то приложились. Хозяин, мол, и это тоже в его долг записал, и предупредил, что за городовым послал на всякий случай. А ежели мастер Лёвша очередное буйство затеет, сообщит в полицию, что он бомбу смастерил и всюду её за собой таскает. А сейчас с этим строго. Не посмотрят даже на прежние заслуги, прямиком в Нерчинск законопатят без различия сословий и квалификации.
- Эк проняло, болезного, там долгу-то.
- Двадцать шесть рубчиков с полтиной плюс оконная рама и два стола с посудой, на которых вы намеднись купчишек местных валяли.
- Знатно погуляли тогда, - расплылся в улыбке Лёвша, но вернувшись к действительности, пригорюнился.
- А у тебя Даньша, нет, часом, чего в мошне?
- У меня и мошны-то нет, - признался Данила. - Долго иду. А про какую это он бомбу гуторит? Может, вы ему, когда в ухо стукнули, что-то в голове повредили.
- Повреждаться там особо нечему. А бомбой он мой перпетуум-мобиле называет.
- Неужто вечный двигатель спроворили? - восхищённо протянул Даньша.
- Ну, вечный не вечный, а гудит исправно. Да ты сам послушай. - Лёвша опустил руку вниз и, поднатужившись, поставил на скрипнувший стол железный бочонок с небольшим винтиком наверху. Из бочонка доносилось равномерное гудение.
- Вот он во всей красе. Надо было мне, в грязь лицом не ударить за науку рассейскую, коль с блохами масть не пошла. Сотворить какую-нибудь закозюлистую хреновину с предназначением осчастливить человека отныне и далее. Сотворить, как видишь, сотворил.  Ежели б еще знать, как работает, цены б не было.
- Эт как? - недоуменно посмотрел на изобретателя Даньша.
- Да очень просто. Потому как был этот перпетуум-мобиле собран после потребления мной двух литров шустовки на калиновом листе настоянной, и пришедшего после этого вдохновения. А так как чертежа и описания конструкции сделано не было, хрен его знает, как оно всё вышло. А разбирать боюсь по причине, что могу обратно и не собрать.  Тем более, оно всё запаяно. Токмо винтик один торчит с резьбой хитрой. Теперь мне единственно осталось к нему с такой же хитрой резьбой гайку подобрать.
- А гайку зачем?  - вмешался любопытный половой.
- Ты, лапоть, когда два мастера сурьёзный разговор ведут, не встревай. Змеевик на что крепить будешь? Потому как если этот механизм имеет предназначение для счастья человека, то без змеевика он быть однозначно не может. У кого хошь спроси, хоть у нас, хоть в европах ихних. А вообще-то Даньша, давай-ка собираться отсель: что-то мне с городовым нет особой охоты встречаться. Лицо должностное. Тем более, что из самого подлого департамента. Такому в ухо не заедешь, накладно.
- Правду говорю, любезный? - с сожалением, вставая из-за стола, обратился Лёвша к склонившемуся в поклоне половому.
- Как есть правду. Городовой - мужчина весьма серьёзный, а приложить может как два пальца об осот. Помню, ему раз с заказом напутал, так потом неделю хребтина болела. Кстати, известие есть для ознакомления. Час назад барыня одна заходила с дворником своим. Знатная у её дворовых кормёжка, однако.  Плечи в двери не проходят, а кулак попредставительнее вашего будет.  Но это я к слову.  Так вот собачка у них неподалёку пропала, и дворник, хотя и глухонемой, убивается от этой оказии довольно громко.  Барыня сердобольная, на сие глядючи, хорошую награду сулит.  А собачка эта белая с чёрными пятнами… или наоборот. Глядишь, подфартит: может, где и встретите.
Поднатужившись, рыжий Даньша закинул за спину свою каменную вазу и поспешил к выходу, за ходко шагающим с железякой на плече мастером Лёвшей. Проходя мимо стойки, мстительный Лёва споро плюнул в лоснящуюся рожу трактирщика, но тот, видно ожидая чего-либо подобного, ловко увернулся. Повторить попытку помешала замаячившая в проёме дверей грузная фигура городового.
Выйдя из ворот, на которых каким-то чудом держалась вывеска «Трактиръ «Парижъ», радые всем», мастеровые, чуть покряхтывая под весом своих нош, направились по дороге, ведущей к реке.
- Ты, Даньша, вот чё мне скажи, - тяжело вздохнув, сказал Лёва, переставляя пузатый бочонок с одного плеча на другое -  давно ты с этой вазой таскаешься?
Рыжий Данила подкинул плечами сползшую ношу и, сосредоточенно загибая пальцы, произнёс после минутного молчания.
- Дык, получается, с прошлого Спаса.  Как раз на него-то меня барыня и послала.
- И куда же?
- Не куда, а просто послала.  Иди, говорит, ты, Данила, со своей вазой. Коли такой непонятливый.
- А с чего осерчала-то?
- А кто ж этих баб-то разберет. Она после того как барин с гувернанткой-француженкой кудысь сбежали, сама не своя ходила. Хозяйство-то всё на ней осталось:  рудник и завод. Ну и пивоварня ещё.  Пульхерия Бонифатьевна Скваколыжская. Хрен выговоришь. Потому и звали её просто. Хера или Хозяйка медной горы. Рудник так назывался. «Медная гора». А почему медная, никто не знает, в горе этой испокон веков только малахит и добывали. Вот как раз по нему-то я и обучен был. А барин, ещё при своём пребывании, заказал мне вазу из малахитового камня зеленого, и чтобы была она всенепременно в форме цветка, а конкретно, лилии. Как оказалось, потом, гувернантку, с которой барин амуры выкирдыкивал, Лили звали. И так я с этой вазой намучился, хоть плачь, хоть пей. А когда барин с гувернанткой своей на лыжи встали, после того как их на очередном окаянстве застукали, аж духом воспрянул. Наконец, мол, отвяжусь от каменюки паскудной. Да не тут-то было. Прослышав про вазу эту лилейную, навострилась новоявленная хозяйка «Медной горы» сиречь Хера, каждый день в мастерскую ко мне приходить.  Подойдёт, бывало, посмотрит, как я маюсь с горшком этим, и вопрошает ласково: “Что Данила-мастер, не выходит каменный цветок?” Не выходит, говорю.
- Так, может, перед тем как выйти, сначала войти куда-то надо. Для вдохновения, так сказать. - А сама ногу в туфле французской эдак отставляет, и веером себя всё обмахивает, взопрела будто.  И так полгода подряд, день в день.  А потом вдруг осерчала.
Н-да, – cочувственно покачал головой Лёвша. - Что тут попишешь. Бабы – дуры.
- Дык, а к барыне это каким образом относится, она образованная, за границами обучалась.
- Ты, Даньша, думаешь образованных дур мало? Да поболе простых наберется. А ну-ка, глянь-ка, что это там за собачонка у переправы крутится. Не та ли, о которой половой давеча калякал?
Данила поставил вазу на землю и, поднеся ладонь ко лбу, стал рассматривать мирно лежавшую в теньке от паромной пристани небольшую собачку.
-Вроде, она белая, с черными пятнами.
- А хватай её, Даньша. Хоть по виду она никудышная, но вдруг какой породы редкой. Вознаграждение зря не обещают. Может, и задастся день. В смысле, чтоб и сытым, и пьяным, и нос чтоб в табаке, хотя я и не курю.
Рыжий Даньша присел на корточки и призывно посвистел. Виляя хвостом, собачка с охотой подбежала к мастерам.
- Ну, с почином нас! – Сказал Лёвша. – Давай посидим на пристани, передохнём, чтоб часом грыжу от этих тяжестей не заработать. А ты, Даньша, привяжи к чему-нибудь собачонку, чтоб не сбегла часом, пока мы тут располагаемся. У тебя, кстати, есть перекусить что? А то у меня внутри кишка кишке бьёт по башке.
- Бьёт тяжко, местами с оттяжкой. – С некоторой долей уныния продолжил Данила. – Только я сам, как говорил наш дьяк, после того, как его поп с попадьёй за непотребством залицезрел : “Не хлебом единым, а токмо духом святым присно питаюсь, запретного плода вкусивши”.   Я, правда, плода запретного не вкушал, но третьего дни, как последний сухарь доел. А купить что - денег ни полушки. Хоть валенки продавай...

Продолжение следует...