Лур - спаситель человечества окончание

- Вот здесь – культура нового вируса, который я сам вывел в этих четырех стенах. Не буду утомлять тебя научными подробностями, ты ведь у меня «технарь» и от генетики далек, как небо от земли. Скажу только, как он действует. Попав в организм первого «носителя»,  вирус «вызревает» и становится высоко заразным, почти таким же, как обыкновенный грипп, и в дальнейшем передается от человека к человеку воздушно-капельным путем, при кашле, чихании, просто при разговоре. А так как, в отличие от вируса гриппа, ни у кого из живущих на Сдоме нет от него иммунитета, очень скоро эпидемия охватит все человечество, им будут поражены все и каждый без исключения, и, разумеется независимо от половой принадлежности. После короткого инкубационного периода в две-три недели у зараженных появятся симптомы, напоминающие обыкновенную простуду. Да, самую невинную простуду, насморк, кашель, может быть, слегка повышенная температура, но не настолько, чтобы свалить человека в постель. Это удовольствие будет длиться пару месяцев, и все это время человек, не чувствуя себя особенно больным, будет ходить на работу, в университет, в школу, в магазины, ездить на общественном транспорте и заражать, заражать, заражать всех вокруг. Потом неприятные симптомы пройдут. А между тем во всей генетической структуре «жертвы», в ее ДНК, будут происходить глубокие и необратимые изменения. «Скрытый» период длится в среднем пять лет – время достаточное для того, чтобы болезнь успела беспрепятственно распространиться – а вот потом-то и начнется самое интересное.
Кларк выдержал эффектную паузу и гордо улыбнулся. Лур смотрел на него со все возрастающим ужасом.
- Через пять лет все люди на Сдоме станут носителями измененной ДНК. Но у мужчин это никак не будет проявляться, они останутся здоровыми «носителями» - ты ведь знаешь, есть болезни, «сцепленные» с полом – а вот женщины... Они  начнут безобразно полнеть, расплываться, делаться малоподвижными.  В то же время их разум будет быстро угасать, пока не атрофируется совсем, и они превратятся в тупых, неповоротливых животных, ведущих полурастительный образ жизни. А главное, таким станет все их потомство женского пола. Примерно до восьми лет дочки больных матерей будут развиваться нормально, а затем начнется тот же самый процесс.
- Подожди, но, - потрясенный Лур с трудом подыскивал слова. – Не слишком ли это... радикально?
Кларк вздохнул.
- Лур, - сказал он серьезно и печально. – У тебя тоже когда-нибудь будет сын. Хочешь ли ты, чтобы он рос рабом? Ты, действительно, хочешь - чтобы все это продолжалось?
- Но, – возразил Лур, - у меня, вообще, не будет сына, если ты... если мы осуществим твой план. Мужчины не могут размножаться без женщин.
- Конечно, - Кларк мягко улыбнулся. – Но ведь биологическая жизнь в них сохранится, а деградации подвергнется только интеллект. Их можно будет содержать в специальных лабораториях и использовать в качестве инкубаторов Понимаешь?
Воцарилось тяжелое молчание. Лур стоял, опустив голову и сосредоточенно разглядывая цветные кафельные плиточки на полу. Пожалуй, впервые в жизни ему пришла в голову отнюдь не тривиальная, в общем-то, мысль о том, что лишь один единственный шаг отделяет гения от безумства... или наоборот. Что за извращенная, чудовищная идея... хотя... Он медленно поднял голову и посмотрел Кларку в глаза.
- А ты уверен, что твой вирус безопасен для нас?
- Ну, процентов на семьдесять пять.
- На семьдесять пять процентов?! – Лур был шокирован. – А если... ты что, намерен уничтожить все разумное человечество?
- Не волнуйся, - Кларк ласково, заботливо обнял его за плечи и привлек к себе. – Ну, не переживай так, маленький. Ты же весь дрожишь. Конечно, я не выпущу «это» на волю, пока не буду на сто процентов уверен, что для нас оно не представляет  опасности. Моя работа еще не закончена. Просто... я хотел, чтобы ты знал, чем я тут занимаюсь, на случай, если... неважно. Не думай об этом.
Стоя под обжигающе-горячим душем, Лур медленно приходил в себя. Он опустил руки и позволил прозрачным, ласкающим струям стекать по его обнаженному телу, смывая  усталость и  холод, и неясный, мучительный страх. Окутанный журчащим теплом, он закрыл глаза и предался размышлениям, фантазиям, мечтам. «А как бы это все-таки было прекрасно. Мир только для нас одних, наш собственный мир.  И можно ни от кого не прятаться, жить так, как хочешь, и с кем хочешь. Любить, не таясь, и знать, что твою любовь никто не убьет, не растопчет и не осудит. Какое же это счастье». И как-то на второй план отступала мысль о страшной цене, которую предлагалось за счастье заплатить.
Насухо вытершись и обмотавшись вокруг бедер пушистым махровым полотенцем, Лур вышел из душа и направился в спальню, где его уже с нетерпением дожидался Кларк. Это была их ночь. Заповедная территория их любви. Крошечный островок доверия и тепла посреди огромного океана разрушительного хаоса.
Присев на краешек кровати, Лур впервые за этот утомительный вечер, улыбнулся светло и беззаботно.
- Милый, когда ты, наконец, закончишь исследования, что ты сделаешь? Просто выльешь содержимое пробирок где-нибудь на улице или в канализационный люк?
Кларк отрицательно покачал головой.
- Нет, это было бы малоэффективно. Вирус должен «дозреть» в организме живого человека, ведь я же тебе говорил. Первым «носителем» стану я сам, конечно.
- А я?
- Никого не минует чаша сия, - Кларк рассмеялся и решительно потянул за свободный конец полотенца. И Лур, тоже смеясь, упал на него, покрывая поцелуями его лицо, шею, плечи.
А потом оба погрузились в такое бездонное море нежности, что мир по ту сторону стен для них перестал существовать. И не заметили, как в этом далеком мире прекратился снегопад и разошлись тяжелые сплошные тучи. И на мутно заблестевшее небо выкатилась огромная, пронзительно-яркая луна. В ее неестественно-желтом свете утопающий в сугробах ночной город неузнаваемо преобразился, обратился в причудливое царство уродливых теней и безумное буйство красок, но не живых и радостных, высвеченных солнцем, а призрачных, фантастических, мертвых. Лур и Кларк любили друг друга, а ревнивая желтая луна заглядывала в окно: подозрительно, завистливо и – печально. И они заснули, сжимая друг друга в объятиях. Безмятежно, как дети, заблудившиеся в волшебном лесу. Как Ганзель и Гретель, доверчиво прикорнувшие на нехитрой постели из мягкого лесного мха, в пяти шагах от заколдованного пряничного домика, которому еще только предстоит открыть им страшные тайны человеческой жестокости и предательства.
То, что произошло перед  рассветом, в хрупкие предутренние часы, когда первые слабые лучи солнца начали взламывать прерывистую, перечеркнутую черными силуэтами домов линию горизонта, Луру вспоминалось впоследтвие смутно, точно кошмарный сон. Сон, который очень хотелось бы забыть. Ему еще не раз приходилось потом рассказывать о событиях той ночи, выступая перед разными людьми: перед студентами и журналистами, на презентациях, в залах и клубах, на научных конференциях, в телевизионных и радиопередачах. И если бы кто-нибудь знал, с какой радостью он бы похоронил случившееся в глубинах памяти, сжег бы, вычеркнул из  жизни, вырвал, как исписанный листок из школьной тетрадки, чтобы начать все заново. Но что поделать, их последняя с Кларком ночь уже принадлежала истории! И каждый раз, выходя на сцену и щурясь от направленных  в лицо внимательных, восхищенных и сочувствующих взглядов, Лур собирался с силами и срывающимся голосом начинал рассказывать, о том, как...
Они очнулись мгновенно, вырванные из сладкого сна страшным стуком в дверь и высокими, пронзительными голосами.
- Лур, прячься! – торопливо прошептал Кларк, пытаясь натянуть брюки и путаясь в них от волнения.
- Куда? – Лур спросонья плохо соображал. Кларк в отчаянии обвел глазами комнату; никаких потайных мест в ней не было, кроме шкафа с одеждой, разве что, или...
- Вот сюда, залезай под кровать, и лежи тихо, как мышь, что бы ни случилось. Ради Бога, маленький, лежи тихо, если тебя обнаружат, нам обоим крышка!


Лур быстро скатился вниз и заполз под кровать, едва сдерживая слезы. Кларк накинул одеяло так, чтобы его друга не было видно. Во всяком случае, если не приглядываться специально.
Еще минута – и край одеяла приподнялся, и в руку Лура скользнуло что-то холодное и твердое.
Дверь трещала от сыпавшихся на нее градом ударов, и Кларк, как был, полуодетый, пошел открывать. На пороге стояли четыре до зубов вооруженные грымзы, в полицейской форме и с перекошенными от злобы лицами.
- Простите, - услышал Лур спокойный голос любимого. – Я спал, поэтому не смог сразу открыть.
Вместо ответа та, что стояла ближе всех, смуглая черноволосая девушка размахнулась и со всей силы ударила Кларка по лицу, одновременно грубо вталкивая его внутрь квартиры. Все четверо ввалились в спальню, и приникший к полу Лур, выглядывая из своего убежища снизу вверх, смог рассмотреть их, но не очень хорошо. Они не удосужились даже предъявить какие бы то ни было обвинения и продолжали избивать Кларка, но по отдельным репликам Лур догадался, что причиной  вторжения была лаборатория. Тайного партнера никто не искал.
 Боже мой, что же произошло? Кто мог их выдать? Конечно, об исследованиях Кларка должны были знать другие люди, ведь в своей лаборатории он колдовал не из воздуха; кто-то должен был поставлять ему и оборудование, и реактивы, и что там еще ему могло быть нужно.
Лур больше не мог смотреть. Лежа на холодном дощатом полу и прижимаясь к нему щекой, он слышал звуки глухих ударов, и треск ломаемой мебели, и звон бьющегося стекла. Они громили спальню, и лабораторию, и кухню (в которой  несколько часов назад двое любящих друг друга людей мирно пили горячее вино и беседовали), попутно продолжая творить расправу над безоружным человеком.
Лур слышал, как вскрикнул его возлюбленный, когда острый каблук одной из полицейских угодил ему в промежность, и сам тихо застонал. Мерзкие, подлые ведьмы! Они убивали Кларка! Левая рука Лура непроизвольно сжалась в кулак, но он тут же испуганно, усилием воли заставил мышцы расслабиться. Нет, только не это! Только бы не разбить.
И, не в силах больше сдерживаться, Лур заплакал, униженно и бессильно, давясь, захлебываясь и глотая слезы. К счастью, его сдавленных рыданий не услышал никто.
Сколько все это длилось – он не знал; но в конце концов, кажется, целую вечность спустя, два раза оглушительно хлопнула входная дверь и вакханалия в квартире стихла. Воцарилась зловещая, мертвая тишина. Выждав минут двадцать, Лур выбрался из-под кровати, и то, что разглядел он сквозь зыбко-мерцающую пелену слез в тускло-сером свете занимающегося утра, повергло его в шок и оцепенение. Все, буквально все в комнате было поломано и побито, и валялось кучей хлама на полу: одежда, полотенца, скомканные и истоптанные, вешалки, полки и крошечные фарфоровые статуэтки, которые коллекционировал Кларк, теперь тоже раздавленные и искореженные. И на всем была кровь: на паркете, на прикроватном коврике, на мебели, даже на стенах. Отломанная ножка стула, брошенная небрежно возле самой двери тоже была вся в крови. При виде этой заостренной окровавленной палки Лура замутило, и ему пришлось опереться о стену.
Кларк исчез. По-видимому, они увели его с собой. Или уволокли, полумертвого, теряющего сознание от боли. Этого Лур так никогда и не узнал, как не знает он до сих пор, где находится безымянная могила его бывшего друга и любовника. Да, в этом отношении Кларку повезло меньше, чем Джереми Хоффману, похороненному (а вернее, заново перезахороненному) на одном из самых престижных кладбищ Сдома. Его могила, с красивым мраморным надгробием, и зимой, и летом усыпанная живыми цветами, до сих пор служит местом паломничества сотен людей. И до сих пор, и днем, и ночью горят на ней десятки свечей, горят, как крошечные звезды, как живые огоньки нашей благодарной памяти. Горят, и будут гореть.
Пошатываясь, как пьяный, Лур вышел из разоренной квартиры в тусклое, невыразительное утро. Луна  зашла, а зимнее, холодное солнце еще скрывалось за горизонтом; и рыхлый снег под ногами блестел матово и тускло. Стараясь держаться ближе к стенам домов, Лур шел по пустынной, еще не проснувшейся улице, по прежнему сжимая в левой руке... Да, ту самую пробирку с таинственным вирусом, которую накануне вечером показывал ему в лаборатории Кларк. А потом сунул ему в руку, когда Лур лежал, спрятавшись под кроватью. Так вот, что ты видел во сне, мой милый, дорогой, мой единственный в этом страшном мире друг, где ты теперь? Что они с тобой сделали, будь они тысячу раз прокляты и небом, и землей.
Возле контейнера с битым стеклом Лур остановился, смахнул снова навернувшиеся на глаза горячие слезы. Семьдесять пять процентов? Что ж, чудесно! Пускай будет то, что будет, Луру было уже наплевать. И, крепко зажмурившись, он выпил содержимое пробирки, а ее, пустую, с размаху швырнул в контейнер. Тихий звон разбитого стекла - тонкий, хрустальный звук, навсегда отделивший прошлое от будущего. старый мир от нового.

       Эпилог

И именно так все получилось, как предсказывал и планировал величайший ученый современности Кларк Ларсен. Да пребудет в мире его настрадавшаяся на этом свете душа. Эпидемия разразилась внезапно, стремительно и неукротимо. И никто ее не заметил, до поры до времени. А когда наступили последствия, как гром среди ясного неба; ошеломленные врачи еще долго ничего не могли понять. Потом пытаться что-либо понять стало уже поздно. Слишком поздно. Ровно половина человечества была обречена на страшную участь, которую ни один, находящийся в здравом уме человек не пожелал бы даже злейшему врагу.
А мы... нет, мы не желали им такой участи, они просто приперли нас к стенке, не оставили нам другого выхода, не оставили нам воздуха, чтобы дышать; места под солнцем, чтобы любить. Да, что уж там, после драки кулаками не машут.
Не прошло и десяти лет, как на Сдоме не осталось ни одной особы женского пола. только совсем маленькие девочки, которым никогда уже не суждено превратиться во взрослых женщин. Им суждено стать такими же, как их матери – этим девочкам – обезображенными, уродливыми тушами, без движения лежащими на койках в  Лабораториях Размножения. «Стволы», мы их называем. И мы ничего не можем сделать для обреченных и ни в чем не повинных детишек, даже если бы очень захотели, только обращаться с ними по-человечески и достойно, до тех пор, пока они еще остаются людьми.
А Лур, он жив, и только что перешагнул свое тридцатилетие. Его портрет висит на самом почетном месте в любом учреждении, да что там, в любом доме, рядом с портретами Джереми Хоффмана и Кларка Ларсена. Единственный из трех, не забранный в траурную рамку. Он читает лекции студентам в одном из ведущих университетов Сдома, много путешествует и выступает с перед различными аудиториями. И, кажется, счастлив со своим новым другом – Эммерихом. Но Кларка он не забыл, нет.
А сейчас я позволю себе еще один – последний – раз заглянуть в его жизнь. Бережно, с благоговением и любовью; потому что мы очень любим тебя, Лур, да, по-настоящему любим, и от всего сердца благодарим за то, что ты сделал для нас.

Было начало апреля, но солнце грело по-летнему жарко. Городские улицы казались  похорошевшими, нарядными и почти сказочно золотыми. Тягучим золотом отливал  влажный после ночного дождя асфальт. Легко и прозрачно золотились окутанные изумрудным туманом едва начавшей распускаться листвы ветви деревьев. Густой пар  поднимался от бежево-золотых, высыхающих на солнце стен домов; а крупные  золотые муравьи бестолково суетились у кромки тротуара, бесполезно перетаскивая туда-сюда мелкий уличный сор.
 Лур запарковал машину на дальней стоянке, и теперь шел дворами к университету. В одной руке он нес дипломат, а в другой – легкую джинсовую куртку, которую захватил утром из дома в расчете на более прохладную погоду. «Ну вот, любимый, и еще одна зима прошла», - подумал он с мимолетной улыбкой, благосклонно вглядываясь в  хрустальное небо. Лур так и не смог отделаться от дурацкой привычки вести внутренний диалог с тем, кто – вот уже целых двенадцать лет назад – навсегда исчез из его жизни.
И тут произошло непредвиденное. Двери одного из зданий (в котором, как оказалось, располагался специализированный детский дом) распахнулись, и оттуда высыпала целая стайка крошечных девчонок в ярких летних платьицах. С косичками и разноцветными бантами, похожими на огромных радостных бабочек. Весело щебеча, они окружили Лура. «Поиграй с нами! Поиграй с нами!» Крошечные пальчики тянули его за куртку, за брюки, теребили рукава рубашки. Лур остолбенел. И – отшатнулся. Это были женщины! Они убили Кларка! Маленькие женщины, совсем маленькие. Дети. Старшей девочке было, наверное, лет восемь, и она уже начала становиться толстой и неповоротливой. Остальные, пяти – шестилетние, юркие и живые, как огонь. А вот эта смешная крошка в голубом сарафанчике, с рыжими, точно разметавшееся по плечам пламя, волосами. Она вполне могла бы оказаться дочерью красивой, закутанной в лисью шубку девушки, встретившейся Луру в ночь гибели Кларка на  заснеженном перекрестке.
Они тянули его и толкали, жизнерадостные, озорные малышки. «Поиграй с нами, ну, пожалуйста, поиграй!» Доверчивые детские глаза, невинно и с надеждой глядящие в будущее, которого у них не было.
Лур с отчаянием взглянул на часы и вдруг решительно швырнул дипломат на скамейку. До начала лекции сорок минут. Что ж, поиграть он успеет.
«Ну, разбойницы, так и быть, только, чур, я вожу!»
И улыбнулось весеннее солнце. Тепло и приветливо. И облитые мягким, светящимся золотом деревья деликатно потупились, не желая подглядывать, как «спаситель человечества», окруженный стайкой стрекочущей ребятни, прыгает по расчерченному цветными мелками асфальту.



(по мотивам романа «Жизнеописание Лура Олемрика», написанного в 2030 году Джеффри Гольдштейном, писателем и журналистом, пережившим эпоху Вторичного Матриархата).