Шалаш

Шалаш получился классный. Просторный, прочный, построенный по всем правилам: с четырьмя толстенными жердями по углам, связанными сверху бельевой веревкой. Веревка была взята взаймы у Витькиной бабушки, только она об этом не знала.

Жерди вбивал Жираф, как самый массивный из четверых. Проще говоря, как самый толстый. И молоток для вбивания жердей тоже притащил Жираф.

На самом деле, Жирафа звали Толиком, просто в один прекрасный день он чем-то по недомыслию задел Умника Серегу, и тот обозвал его каким-то странным словом. ЖирТрестБромСосиска – вот как это звучало. Что такое бром не знал никто, кроме Умника Сереги, но это было и не важно. Слово жиртрест поразило всех. Прозвище приклеилось. И хотя Толик обижался и даже лез драться, Толиком его больше никто не называл.

В конце концов, над ним сжалились и сократили обидное Жиртрест до нейтрального Жираф.

– Зыкинский шалаш получился, – сказал Жираф сиплым голосом.

Машка обошла вокруг шалаша, подергала какую-то веточку, свисавшую с крыши, лягнула угловую жердь и по-мальчишески сплюнула сквозь зубы.

– А окна почему нету? – неожиданно спросила она.

– А зачем? – нашелся Умник Серега. – Подглядывать же будут.

– Дурак, – спокойно сказала Машка и шмыгнула носом, – его же занавесить можно.

Серега немного подумал и повернулся к Жирафу с Витькой.

– Я знаю. Будем делать окно в виде вентиляционного люка.

– Не, пацаны, мне домой пора, – запротестовал Жираф. – Меня мамка прибьет.

– Ну и вали, – ответила Машка, не поворачивая головы. Жираф поглядел на нее восхищенно и чуть обиженно.

– Ладно, я погнал тогда, – как-то неуверенно сказал он и, подождав немного, развернулся и с треском полез сквозь кусты.

– Завтра в десять, здесь, – сказала Машка ему вслед. – Молоток можешь дома оставить.

– Все будет чики-пики! – просипел голос Жирафа откуда-то слева.

– Чики-пики, – передразнила Машка.

Серега с Витькой тем временем разбирали одну из стен шалаша.

– Вот сюда мы вставим поперечную перекладину, а здесь перпендикулярно прикантуем вторую, – сказал Умник Серега. И, подумав, добавил: – по радиусу.

Витька ухватился за торчащую из стены шалаша ветку и рванул изо всех сил. Ветка с треском сломалась, Витька потерял равновесие и сел на зад. Что-то посыпалось, но шалаш выстоял.

– Дурак, – опять сказала Машка и почему-то улыбнулась.

– Готово, – заявил Витька, глядя на образовавшийся пролом.

– Ты чё?! – опешил Серега, – а поперечина?

– Сам ты поперечина! – сказал Витька дружелюбно. Машка хихикнула, но тут же опять сделала серьезное лицо.

– Так, – сказала она, шмыгнув носом. – Нужна занавеска. Витька, ты завтра принесешь плед. Возьмешь у бабушки.

Умник Серега залез в шалаш и высунул голову в проем.

– Вентилируется, – сообщил он с довольным видом. – Кстати, – добавил он вдруг, – а вы знаете, что, по сообщениям гидрометцентра СССР, сегодня ожидаются дожди?

– Ага, ветер северный, пять-семь метров в секунду, – подхватил Витька. – Московское время пятнадцать часов. В Петропавловске-Камчатском полночь.

– Дурак, – обиделся Серега. – Я по радио слышал.

– Ну, – сказал Витька. – Ясно, что не по телевизору.

– Ну и ладно, – Серега вылез из шалаша. – Вы как хотите, а я домой. А вы хотите мокнуть – и пожалуйста. А я буду пить дома чай оклок.

И он, засунув руки в карманы, пошел прочь.

– Какой чай он будет пить? – спросил Витька.

– Не знаю, – пожала плечами Машка. – Это, кажется, не по-нашему. У него брат в седьмом классе учится, он его учит по-немецки болтать.

– Хенде хох! – заорал Витька и шлепнулся на пузо. – Гитлер капут газенваген! Тададададада!!! За родину! Шпацирен!

– Тихо ты! – засмеялась Машка. – Ты куда хвою девал, гитлеркапут?

– Да вон, – сказал Витька, отряхиваясь. – Будем пол выкладывать?

…Через час еловые ветки ровным слоем устилали пол шалаша, а те, что остались, Машка повтыкала снаружи в стенки. – Чтобы с воздуха не засекли, – объяснила она.

– Ну чего, – сказал Витька, – по домам?

И тут ливануло. Сразу, без предупреждения, без грома и молний. Просто сверху обрушился водопад. Одежда промокла мгновенно, до трусов. Вот сейчас и посмотрим, туманно подумал Витька и рванул в шалаш. Машка уже была внутри.

В шалаше было полутемно, очень шумно и пахло мокрой землей и мокрыми листьями. Дождь с остервенением хлестал по крыше. Ветра не было совсем, и в импровизированном окошке было видно, как крупные теплые капли стремительно и отвесно падают вниз, разбиваясь о ветки кустов и деревьев на сотни маленьких фонтанчиков.

Кое-где с крыши цедились водяные ниточки, но в целом шалаш держался. Машка сидела в углу, подтянув колени к подбородку. Присмотревшись, можно было увидеть, как с ее потемневших волос струйками стекает вода. Витька уселся напротив и стал на Машку глядеть. Из-за шума разговаривать было все равно невозможно, и Витька стал мысленно дорисовывать те детали Машкиного лица, которые нельзя было различить в полутьме. Сначала он представил себе веснушки на ее носу и белесые, выгоревшие на солнце ресницы. Потом попытался вспомнить, какого цвета у Машки глаза, и не вспомнил. Тогда он стал думать, о чем сейчас думает Машка…

Кажется, он заснул. Когда Витька открыл глаза, в шалаше было темно, хоть глаз выколи, и стояла звонкая тишина.

– Машк, – тихонько позвал он, – пошли домой, а?

В углу зашевелились, и Витька скорее почувствовал, чем увидел, как Машка выбралась из шалаша.

– Вот черт, – сказала она хрипло.

Витька вылез вслед за ней и по колено провалился в яму, заполненную тягучей грязной водой.

– Да ядрена вошь, – пробормотал Витька. Так говорил Сашка из третьего подъезда, и это единственное, что было в Сашке хорошего.

В ботинках противно хлюпало. Витька выбрался из ямы и посмотрел на шалаш.

– Надо было ров прорыть. А, Маш?

– Да чё ты заладил, Маш, Маш, – она резко развернулась и зашагала прочь.

Ну и дура, подумал Витька. А чего я сказал? Ну, ров... Ну, забыли... Подумаешь! Ну и ладно. Вот пусть теперь у меня попросит…

Что именно Машка должна была попросить, Витька не придумал. Он подобрал какую-то палку и стал в темноте ковырять землю возле ямы. Чего она взъелась, думал он. Вот странная. То смеется и болтает, а то вдруг как вызверится, непонятно почему...

Копать ров было неудобно, потому что темно. Витька бросил палку и поплелся домой.

Солнце светило вовсю, продиралось сквозь кроны деревьев, ослепительными белыми пятнами разливалось по опавшей листве. Несколько ярких утренних часов полностью высушили следы вчерашней бури. Было тихо, только пересвистывались где-то вверху птицы.

На шалаше сидела здоровенная ворона и увлеченно пыталась развязать бельевую веревку. На Витьку она не обратила ни малейшего внимания. Витька незаметно подкрался к ней сзади и рявкнул что-то нечленораздельное. Ворона отпустила веревку, повернула голову и левым глазом поглядела на Витьку. Затем отвернулась и опять принялась за дело. Такую наглость стерпеть было никак невозможно. Витька схватил с земли первый попавшийся камень и запустил им в обнаглевшую тварь. Ворона лениво взлетела и каркнула вниз что-то явно издевательское.

– Вот так-то лучше, – сказал Витька папиным голосом, – а то ишь!

Для порядка заглянув в шалаш и окончательно убедившись, что он один, Витька занялся устранением последствий вчерашней бури. Он поправил ветки, заполнявшие стены шалаша. Выломал пару сучьев из окошка, придав ему более правильную форму. Потом занавесил окно изнутри пледом. Никто не приходил. Тогда Витька взял палку и прорыл ров вокруг шалаша. На это ушло минут десять. Земля была мягкая и рыхлая после дождя, и рыть было легко.

Больше делать было нечего, и Витька решил, что если вот прямо сейчас никто не придет, то ну их всех в баню, тоже мне друзья, а я тогда пойду возьму велосипед и буду гонять по лесу до обеда. И в этот момент послышался треск, и из кустов вылезла голова Жирафа.

– Стой, кто идет?! – заорал Витька и тут же осекся. Что-то в Жирафе было не так. Был он весь какой-то всклокоченный, запыхавшийся и напуганный.

– Витька, – сказал он, тяжело дыша. Голос у него тоже был какой-то неправильный: низкий и хриплый, – Витька, бежим скорее!

– Жираф, ты чего? Что случилось? – спросил Витька, понимая, что случилось нечто ужасное.

– Бежим, ну бежим же! Машка…

Как они добрались до шоссе, Витька не помнил. Все вокруг слилось в сплошное зеленое месиво, хлеставшее по лицу ветками, ослепляющее солнечными бликами, застилающее глаза…

Когда они добежали, скорая уже уехала. Водитель шестерки, скорее всего, был пьян, иначе как он мог на полной скорости съехать на обочину и не заметить стоявшую там девочку? Рыжую девочку с выцветшими ресницами и веснушками на носу…

Потом вышла бабушка и увела Витьку домой.


***


– Машк, а что с шалашом стало?

– Да откуда я знаю? – сказала Машка зло. – Я там не была с того раза. Жираф ходил, говорит, поломали все – она отвернулась к окну и зачем-то тронула колесо каталки. За окном падал снег, неторопливо и размеренно, как будто его запас на небе был совершенно неограничен. Машка шмыгнула носом, совсем по-старому, и опять повернулась к Витьке. – А ты сходи, сам посмотри. Может, летом построите заново.

– Ясное дело, – сказал Витька, – схожу обязательно. Только сейчас я там ничего не увижу. Снег везде. Вот приеду на летние каникулы…

Он посмотрел Машке в глаза и увидел, что она все понимает. Машка улыбнулась и сморщила нос.

– Гитлеркапут, – тихонько сказала она и засмеялась. Глаза у нее были зеленые-зеленые, а ресницы рыжие.