Кастанедовщина

Предисловие.

1.

 Многие путешественники, особенно, наверное, одиночки, замечали, что, оказавшись один на один с суровой природой, они часто приобретали измененное состояние сознания. Они вдруг начинали быть чуткими ко многим вещам. Например, им иногда начинало казаться, что они стали четко понимать причинно-следственные связи разнообразных событий, остро чувствовали свою зависимость от каких-то неведомых факторов. Эти неведомые факторы древние люди назвали духами. И путешественник часто чувствует, что духи либо курируют его продвижение, либо могут нанести вред. И обязательно надо путешествующему человеку вписаться в это взаимодействие с окружающей природой и находящимися непонятно где, духами. Иначе может случиться много всяких неприятностей, даже с летальным исходом.

 Утро не предвещало никаких катаклизмов. Утро было стандартное. Наша команда престарелых туристов-лыжников неохотно, по крику дежурного, выкарабкивалась из спальников и привычно заталкивала в себя безвкусный завтрак. Хотя все понимали, что вставший ни свет ни заря дежурный вкладывал душу в этот завтрак, хлопотал, колдовал на тридцатиградусном морозе, глядя на фантастическое звездное небо и щелкая зубами. Завтрак все равно оставался безвкусным. После неаппетитного приема внутрь много лет обязательной с утра дозы необходимых калорий все потянулись вон из палатки, ибо нетерпеливый хозяин печки уже вытрясает из нее угли, а еще более нетерпеливый хозяин палатки начал процесс снятия палатки, грозя похоронить под ней менее расторопных товарищей. 

 Мне всегда удивительно, как хмурые, не отошедшие еще от сна люди, слопав свою невнятную пайку, начинают быстро вошкаться и так деловито вываливаться из обжитой теплой палатки, как парашютисты вываливаются, покидая борт самолета.

 После нескольких дней унылой серой непогоды сегодня вышеупомянутые мороз и звезды обещали синее небо, яркое солнце и изумительные виды Восточносаянских хребтов. Нам предстояло навсегда оставить залитое на многие десятки километров вулканической лавой плато Хи-Гол, перейти некатегорийный перевал и выйти к горячим источникам на Хойто-Голе. 

 Три дня назад мы пришли этим путем сюда на экскурсию по лавовому плато и по вулканам Кропоткина и Перетолчина. Пришли мы при ураганном ветре и нулевой видимости, лишь чудом не гробанувшись на перевале в пропасть со снежного козырька. Вдоволь набродились мы по сказочной долине вулканов, и, словно вулканологи-исследовали, скатились в кратеры. И, если бы там имелись жерла, только извержение заставило бы нас не залезть туда на все 50 метров нашей веревки.

 И вот возвращение обратно на Хойто-Гол. При приличном морозе солнце выжигает глаза и расплавляет мозги. На фоне синего, до фиолетизны, неба четко прочеркиваются горы: именно из этих картинок получаются снимки для глянцевых календарей. 

 Бредем мы намного выше зоны леса, среди каменных россыпей, наша лыжня трехдневной давности заметена, и проще проложить новую, нисколько не сожалея о том, что совсем скоро и от этой свежей транспортной коммуникации не останется и следа, и вряд ли кто-то еще успеет ей воспользоваться.

 Без проблем поднялись на перевал, чуть скатились вниз от ураганного ветра, дующего наверху постоянно последние несколько миллионов лет, и завалились на рюкзаки понежиться, помлеть и помурлыкать под неистовым солнцем, позубоскалить о чудачествах нашего командира. 

А командиру нашему, надо сказать уже 62 года; это его предъюбилейный сорок девятый лыжный поход, и он еще не собирается прекращать переставлять ноги. Более того, никто из нас не сомневается, что на дистанции километров тридцать с троплением, он может уделать любого тридцатилетнего атлета.

 А сейчас чувство голода, видимо, заставило его домчаться до первой открытой воды и чахлых деревьев. Когда мы к нему подкатили, уже горел костер, и оставалось только достать бобы и начать кулинарить. Довольно спорное решение. До домиков на Хойто-Голе осталось катиться совсем немного. Логичнее было бы обедать там, чем здесь на высоте, на ветру. Но с нашим мэтром не поспоришь. И через полчаса все уже жуют и весело щебечут.

 Тут-то и произошло мелкое, никем не замеченное событие, вызвавшее к написанию весь последующий текст. Много лет я таскал с собой в походы часы «Сassio». Они были уже давным-давно без ремешка и без ушек, и служили, в основном, для отсчета времени при ночных дежурствах у печки. Я взглянул на часы, чтоб засечь время окончания обеда, и увидел пустой экран, наверное, батарейка разрядилась. Решив, что часы свое отжили и можно их утилизировать, я легкомысленно бросил их в догорающий костер.

 Пришли мы на Хойто-Гол, расположились в одной из избушек. Командир неожиданно объявляет, что завтра мы никуда не идем, предстоит очередная дневка, тягостное безделье и купание в здешних не очень горячих, градуса 33, источниках. Лично меня такой расклад немного обескуражил, так как душа моя рвалась на Жойган, где целебные минеральные источники, о которых я столь много наслушался от своих друзей, сидящих сейчас со мной на одних нарах. Поддержки в своем порыве бежать скорее дальше, я не встретил, друзья мои оказались какими-то вялыми, и достойной оппозиции командиру не сложилось. Ну, дневка так дневка. Переживем.

 Дело к вечеру, и начинаю я осознавать, что со мной происходит что-то непонятное. Мне становится ПЛОХО. Ничего не болит, я полон сил, но мне плохо. А надо сказать, что человек я довольно толстокожий, всякие мелихлюндии мне не свойственны. Я всегда гордился своей психологической устойчивостью и, в общем-то, искренне не понимал, когда люди жаловались на какие-то психологические проблемы. Не могу припомнить, чтобы у меня в жизни случались с кем-либо какие-то конфликты. Драки случались нередко, особенно в юности, а конфликтов не, бывало, нет. Никогда.

 И вдруг, безо всяких видимых причин, навалилась какая-то тоска-не тоска, хандра-не хандра... Я словно оказался выбит из себя, как пыль из половика. Я сидел на нарах и не мог понять, где настоящий «Я». Вроде бы вот он я, но в то же время каким-то кусочком мозга или чего там еще, понимаю, что это не совсем Я. Мое «Я» куда-то уплывает, и я не в силах его ухватить. Со стороны вижу, как восседаю на нарах и мучительно-агрессивно наблюдаю, как мои товарищи за столом весело употребляют свои несчастные 5 капель спирта. Меня давят, сжимают под прессом злые, несвойственные мне чувства. Они рвутся в меня откуда-то снаружи и разрывают меня изнутри:

—  Боже мой, кто эти люди, как я оказался среди них, что я здесь делаю? Какие они все неприятные, все время пьют и так довольны собой и этими чудовищным обстоятельствами! И с ними я ходил не один десяток лет?!...

Почему-то любил. А ведь у них такие мерзкие рожи - при мерцающем свете свечек лица их кривятся, и от их смеха организм мой наполняется желчью. Этот лицемерный смех пронзает меня болью, существование мое в этой избе становится невыносимым. Вон сидит… еще утром он был моим лучшим другом; всегда находил выход из безнадежных ситуаций, а юмор его меня всегда восхищал. Он шутит - все гогочут. Какие пошлые, глупые у него шутки. Какой идиотский у них смех. Все притворяются радостными и пьют за то «...как здорово, что все они здесь сегодня собрались». Какое лицемерие…

А этот…. Я уважал его, а он завел свой дурацкий приемник и слушает дурацкую музыку вперемешку с радиопомехами. А я так мечтал о тишине. Душа моя негодует. Или это не моя душа и это кто-то другой негодует во мне? 

Все еще здоровая часть меня понимает, что так и сходят с ума. Пытаюсь сопротивляться, понять и осознать, пытаюсьми вспомнить. Где тот момент, с которого началась шизофрения?

Вот командир объявил дневку. Вот я с ним не согласен. Но ведь я черт знает, сколько лет на каждом шагу с ним не согласен. И это не мешало нам всегда понимать друг друга с полувзгляда.

 Мысли мои путаются, я не в состоянии сконцентрироваться и ухватить тот хвостик, который вытянет меня из этой мути и вернет меня в меня. На какое-то время меня спасает сон.

 Утро не меняет ничего. Я отчужден и одинок, нет цели, нет планов, нет желаний, мне трудно вдыхать воздух. Я автоматически собираюсь, встаю на лыжи и ухожу вверх по Хойто-Голу. Через каждые сто одиннадцать шагов я останавливаюсь, смотрю вверх на хмурое небо и молюсь. Молюсь Христу и Магомету, обнимаю деревья и прошу их вернуть меня мне. Я смотрю в бурлящую воду Хойто-Гола до головокружения и призываю всех бурятских духов послать какой-то знак. 

 Так дошел до предперевальных морен и начал карабкаться с одной морены на другую. Моренные валы, поросшие карликовыми кедрами – это самые милые моему сердцу ландшафты. Но сейчас я не воспринимаю эту красоту, а ухожу все выше и выше. Бездумно и бесчувственно дохожу до затяжного перевального взлета. И тут во мне появляются спасительные остатки благоразумия. Испугавшись своего одиночества, я обреченно поворачиваю назад. 

 На следующее утро снова светило солнце, и мы шли по Дунда-Голу к перевалу Чойган-Дабан. Солнце, лыжня, тяжелый рюкзак – лучшие лекари. Плюс мой природный оптимизм. Вязкий морок исчез, как не бывало. К вечеру я был вполне адекватен, мог спокойно хохотать и  даже сам провоцировал других на дружное ржание.

2.

 Прошел год. Мы опять отправились на Восточный Саян, только в совсем в другой район. И вот тут надо сделать маленькое отступление. 

У бурятов, тувинцев, алтайцев и других сибирских народов существует обычай устраивать в определенных местах культовые сооружения для поклонения духам. Устраиваются они на перевалах, у источников и в других местах силы. Там имеется подобие алтаря, называется главный бурхан. На него обычно кладут разные вещички: зажигалки, часы, игрушки, деньги, сигареты и всякую всячину. Самые богатые бурханы мы встречали на горячих источниках на Хойто-Голе и на Жойгане. Там лежали даже работающие фотоаппараты, неплохие ножи, множество поделок, вырезанных из дерева, различных игрушек, безделушек, сотни деревянных табличек с именами исцеленных людей и благодарностями духу источника. Называются эти культовые места у тувинцев Оваа (русские говорят: «обо»). По-бурятски это называется: «мургыл». Каждый нормальный, дружащий с головой бурят, обязательно остановится у мургыла, посыплет каких-либо зернышек или польет молока, или оставит, хотя бы спичку.

 Со станции Слюдянка на зафрахтованном микроавтобусе едем по долине Иркута. К вечеру проезжаем Нилову пустынь. Тут когда-то спасались православные монахи. А уже совсем скоро подкатили мы к буддистскому дацану Тушита. Отсюда начинают свой путь многие группы туристов, уходящие на маршруты по Тункинским гольцам. В дацане два приличных гостевых домика и ни души вокруг на много километров. В одном из домиков мы с комфортом расположились.

 Бурятский дацан — это смесь собственно буддизма и культа поклонения духам. Наряду с буддистскими барабанами долголетия и прочими атрибутами буддизма, всюду вырезаны изображения главного духа – Бурхана. На алтарях - бурханах наложено столько денег, что впору сдавать эти сокровища в госбанк. Да и сам дацан построен на месте древнего поклонения духам, называемом Бурхан-Баабай. Так что, здесь и дацан, и мургыл одновременно. На один из множества тамошних бурханов я, сам не знаю, почему, положил яблоко. 

 На четвертый день похода мы пришли на Шумак. Шумак — одна из планируемых изюминок нашего похода. Красивейшая труднодоступная река с грандиозным каньоном и курортом, с более, чем ста двадцатью выходами теплой минерализованной воды. Там имеется и небольшой дацан, и православная светелка, и множество мургылов. И место это, без сомнения, - одно из лучших на планете Земля. 

 Расположились мы в одной из множества тамошних пустующих избушек и разбрелись по источникам лечить каждый свои болячки и снимать массу всяких удивительных достопримечательностей. Я снова положил на бурхан чудом не съеденное замороженное яблоко.

 И приснился мне той же ночью ярчайший сон, который забыть абсолютно невозможно: Я лежал на спине и летел вверх. Надо мной был гигантский золотой купол, и я, плавно раскачиваясь, медленно плыл в невесомости к этому куполу. Вокруг меня кружились золотые листья: не золотого цвета, а именно золотые. И они вместе со мной летели вверх. Невообразимое блаженство переполняло меня. Пожалуй, наяву я никогда не испытывал таких сильных и ярких переживаний.  

Во сне я начал понимать, что лечу не сам по себе. Меня ласково несет какая-то неведомая разумная сила. И вдруг начинается общение с этой силой. Визуально я не вижу ничего, но во мне растет и укрепляется представление об этом неведомом существе. Оно почему-то представляется мне в образе улыбающегося дракона из мультфильма «Шрек». Этот дракон подбрасывает меня то лапой, то хвостом, и я парю, иногда немного снижаясь, но все время продвигаясь вверх, к золотому куполу. И купол этот нисколько не приближается.

— Ты дух этого места? - спрашиваю я, и получаю безмолвный утвердительный ответ.

— Это тебе я обязан своим прошлогодним сумасшествием? - внезапно догадываюсь я. - Зачем, почему, за что?

 Дракон корчит хитрую рожицу, и я телепатически понимаю, что все дело в тех часах, какую ужасную ошибку я совершил, выбросив часы в огонь. Видимо, что-я нарушил в устоявшемся миропорядке, направив поток энергии, куда-то не туда.  

Это, словно пресловутый взмах крыльев бабочки, где-нибудь в Америке, приведший к землетрясению в Китае. Ничто не мешало мне докатиться до мургыла на Хойто-Голе и положить часы на бурхан. Почему-то я понимаю, выбрось я их в снег, это бы вызвало меньший гнев Дракона, нежели то, что я бросил их в огонь. Это я еще легко тогда отделался! 

— Слушай, а летом, в Крыму, не ты ли давил меня ночью в палатке?

Опять умильная виноватая рожица.

 —  Как так? Ты же местный дух?

—  Местный-то местный, да только получается, что я повсеместный.

—  Так, значит, и в детстве ты давил меня в бабушкином доме, когда я наутро заболел?  А тогда-то за что?

—  Нельзя сказать: «За что». Я не выбираю,  я проявляюсь там, где проявляюсь. А каков ты, таковы и последствия нашей встречи. Для нас обоих.

—  Но тогда, в детстве, ты выглядел лохматым здоровенным страшным черным мужиком, а сейчас у тебя немножко другой вид.

—  У меня всегда один вид: такой, какой у тебя в голове. Я всегда при тебе. Как только твое энергетическое равновесие смещается вверх, в сторону усиления, я проявляюсь и делаю тебя более сильным. А когда ты энергетически слабеешь, до критической отметки — я тут как тут и высосу из тебя остатки жизни.

 Тотчас я провалился в воздушную яму, ухнув вниз. Сердце мое зашлось, но без страха и паники, и, тут же воспарив, я почувствовал тройную улыбку Дракона. У него оказалось три головы. 

— А ведь их и должно быть три, все логично – подумал я и стал вспоминать, сколько голов было у Дракона в мультфильме «Шрек».

 Вспомнить не удалось, потому что я резко захлебнулся блаженством. Чётко осознавал, что это сон, но реалистичность по ощущениям превосходила самую реальную реальность. А уж уровень блаженства зашкаливал по сравнению с любым списком блаженств, которые предоставляет нам бодрствование. Да и список то этот, если вдуматься, мизерный. 

—  Значит, в ту ночь в палатке в Крыму ты мог меня убить?

— Нет, в ту ночь ты стал сильнее. Когда я прихожу, человек либо умирает, либо заболевает, либо становится сильнее. Утром ты принял правильное решение и стал сильнее. Вернее, я проявился,  —  ты стал сильнее и принял правильное решение. Так все устроено.

— А я ведь сожалел о своём решении, я считал это слабостью.

И опять я ухнул вниз, а затем воспарил.

— Но ведь ты редко к кому приходишь?

— Чудак, разве редко, кто умирает.

— Так ты смерть? Или Бог? Или черт?

— Я не смерть, но то, что вы называете смертью, часто приходит к вам через меня. Я не Бог, я не могу ничего создавать. Бог, скорее ты, а я просто часть тебя. Запомни! Я часть тебя! 

 Эти слова были трижды впечатаны в мой ум и заверены тройной печатью. В некотором замешательстве я завис, продвижение вверх к куполу затормозилось.

— Кто же управляет моей жизнью? Чья воля тащит меня по этому сну? Могу ли я сам управлять жизнью?

— Отчего же не можешь, говорит, - Положи на бурхан яблоко и управляй, сколько влезет.

 Меня разрывали тысячи вопросов, я готов был вывалить их на Драконью голову. Я чувствовал, вот еще чуть-чуть — и откроется невидимая шторка, и я пойму устройство Мира. Я даже, может быть, успел увидеть и засечь всю непостижимую простоту этого устройства. 

 Но просветление стало неуловимо ускользать и растворяться в каких-то непонятных назойливых звуках. С досадой, на грани сна и пробуждения, стал догадываться, почему это происходит.

 Кто-то начал колоть дрова, чтоб растопить печку в выстывшем за ночь домике. Последнее, что я четко то ли услышал, то ли сам понял, было: 

—  Все ответы внутри тебя. Уже есть!

 Тут я проснулся окончательно. Сколько ни пытался я вернуть сон, храп спящих товарищей и возня у печки проснувшегося негодяя, не давали сосредоточиться, да и понимал, что бесполезное это занятие.

 Мы уходили вниз по Шумаку. В семи километрах от Шумакских источников мы набрели на очень необычное культовое место, называемое Хуухэйн-Хада. Там также был большой мургыл, и надпись на табличке гласила, что это место, где «Энергия странным образом соединяется с материей». На главном бурхане лежал искусно вырезанный из дерева и красиво раскрашенный, тот самый Дракон, которого я видел минувшей ночью. Яблок у меня больше не было.

 В течение дня я обнаружил, что мой больной плечевой сустав, из-за которого я год не мог почесать затылок и с трудом надевал рюкзак, перестал болеть. И чешу я теперь, где хочу, совершенно безболезненно. Да вот еще подумываю, не устроить ли мне мургыл у себя на кухне.

P.S. 

 Мои домашние чутко уловили моё слабое место, и, когда на кухне горы немытой посуды, они заявляют, что это жертва Бурхану. Может быть, потому и складывается все в моей жизни не так уж плохо.