Без названия

Был обычный весенний московский вечер. Хотя, нет – вечер был не совсем обычным для весны: неимоверная дневная жара, несмотря на позднее уже время, еще жила в нагретых за день стенах каменных домов и булыжной мостовой. По тротуару медленно шла немолодая женщина, державшая в правой руке тяжелую плетеную кошелку. Набегавшись за день, она заметно сутулилась, хотя причиной этой сутулости могла быть не только усталость, но и тяжесть кошелки, набитой чем бог послал.

Подойдя к одному из пятиэтажных домов, женщина вошла в подъезд, над которым красовалась вытесанная из камня монограмма «IP», что в дореволюционные времена – а дом был старинный – было инициалами застройщика, а в советское время стало означать черт знает что. Женщина стала тяжело подниматься по лестнице, деревянные перила которой были давно отодраны и пущены жильцами на растопку. В шахте, оплетенной ржавой металлической сеткой, черным призраком маячил давно усопший лифт. Пахло котами, сапожной ваксой, щами, жареной картошкой и прочими изысками пролетарского быта. Пройдя два лестничных марша, женщина остановилась и, тяжело дыша, опустила кошелку на пол. Впереди было еще три этажа, населенных социально близкими друг другу жильцами – в коммунальных квартирах проживали рабочие завода «ЗИС», совслужащие и прочие в недавнем прошлом «понаехавшие» в белокаменную. В третьем подъезде проживал даже ответработник «Торгсина», жена которого демонстративно не здоровалась с соседями по коммуналке – раз в неделю она устраивала мужу скандалы, по отдельным обрывкам которых соседи узнавали о ее страстном желании переехать в изолированную квартиру со всеми удобствами, как у начальника подотдела торговли с Германией товарища Чугуева-Цубербиллера...

Подняв тяжелую кошелку, женщина сделала последний бросок вверх по лестнице и остановилась у обшарпанной двустворчатой двери, к раме которой была прибита кнопка звонка. Рядом с кнопкой была привинчена табличка: «Ивановы – 1 зв., Трегубовы – 2 зв., Рабинович – 3 зв., Кошелевы – 4 зв.». Четырежды нажав кнопку, женщина стала ждать. Примерно через две минуты из-за двери раздалось старушечьи-дребезжащее «Ихто там?..»  «Мам, это я, открывай», - ответила женщина и тяжко вздохнула. Послышался звук снимаемой цепочки, потом лязгнул засов и дверь приоткрылась. Женщина ступила внутрь и прошла мимо старухи в заношенном байковом халате по коридору, заставленному с обеих сторон тазами, баками для кипячения белья, старыми колясками и велосипедами. В коммуналке стоял устойчивый запах карболового мыла и жареного лука.

Дойдя до приоткрытой наполовину двери, женщина вошла в свою комнату безо всяких санитарных излишеств и даже простых удобств, положила кошелку на пол и тяжело плюхнулась на гнутый венский стул, оставшийся от прежних хозяев. Следом за ней в комнату вошла ее мать – тот самый божий одуванчик в байковом халате. Она наклонилась над кошелкой, запустила в нее дрожащую морщинистую руку, стала вынимать покупки и выкладывать их на стол. Сначала достала пакет с манкой, потом буханку хлеба, затем на стол были водружены бутыль с керосином и пачка соли. Потом она извлекла из кошелки пустую сетку-авоську, пропитанную чем-то липким.

– А где масло? – спросила старуха.   – Разбила я бутыль, мам. Нечаянно.  – Ой, дочечка, ну как же ты могла?!..  – Да задела турникет ненароком… На трамвайной остановке. На Патриарших…