Трио, дуэт, соло

Этой ночью, в глухой предрассветный час, когда тени от фонарей черны, как сапожная вакса, Ян праздновал маленькую победу. Ему удалось открутить время назад — ни много ни мало, на сорок пять минут. Заоконный ветер покуражился и стих, а мутное небо к утру, очистившись, засияло. Сквозь  ветви тополя остро блестели звезды, и на щеках Марайки дрожали маленькие круглые тени, прозрачные, как слезы. В полумраке спальни ее лицо казалось очень бледным. Серая ночь, будто огромная губка, впитало его краски, и все ей, ненасытной, было мало — тянула из беспомощного тела жизненные соки, тянула душу, оставляя пустую и никчемную оболочку.
Ян держал спящую жену за руку и считал до десяти. При этом он не отрывал взгляда от зеленоватого циферблата будильника. На «раз» - минутная стрелка едва уловимо дрогнула. На «два» - заметно качнулась у отметки «пятнадцать». Четверть шестого, скоро взойдет солнце и разбудит Марайку, но Яну хотелось, чтобы жена еще поспала. Во сне бедняжка забывалась — по крайней мере, он на это надеялся. Разглаживались горькие морщинки у рта. Губы вспоминали улыбку, а на белый детский лоб падал отблеск былого счастья. Сон — почти безотказная машина времени. Он может перенести человека в любой, самый счастливый год, и не возьмет за это платы. Увы, наяву платить приходится за все. И Марайка платила — депрессией, вялостью, утренней деревянной неуклюжестью. Она с трудом удерживала в руке зубную щетку, а пытаясь приготовить завтрак, поминутно роняла то нож, то хлеб, то рассыпала по столу кукурузные хлопья. Первые месяцы после смерти Лизы она целыми днями плакала и поминутно спрашивала:
- Как ты думаешь, ей там хорошо?
- Думаю, замечательно, - отвечал Ян. - Она — невинный ребенок, никому ничего дурного не сделала. Почему ей должно быть плохо?
- Ты уверен? - допытывалась жена, и в черной глубине ее зрачков искорками вспыхивала надежда.
- Конечно, уверен.
А что еще он мог сказать? Никто ведь на самом деле не знает, каково приходится умершим. Хорошо или плохо, а то и вовсе — никак. Отчего-то это пугало больше всего — пустота и небытие. Страшнее ада с его муками. Пока от человека остается хоть какая-то крупица личности, пусть и лишенная тела, но сохранная, цельная — кажется, что есть надежда. Хотя бы и в аду.
Потом слезы у Марайки кончились. Осталась только какая-то сухая труха, вроде сенной пыли, от которой краснели и чесались глаза. Она терла их и терла — безнадежно, посуху, и Ян думал, что уж лучше бы его жена плакала. Она словно увяла и не спрашивала больше, каково приходится Лизе на том свете. Ей самой было слишком плохо.


«Три» - мигнул тусклый свет, будто молния полыхнула за окном, а на счет «четыре» стрелка начала медленное движение по кругу. Ян следил за ней, затаив дыхание. Он перемотал бы назад всю ночь — ради жены — но нетерпение гнало его вперед, в новый день. Сегодня все должно измениться, говорил он себе, а потому остановил стрелку, не дав ей совершить полный круг.
Беда может приключиться с кем угодно, но реагирует на нее каждый по-своему. Марайка откликалась сердцем, чувствами, всем своим существом. Горе точно растворилось у нее в крови и сделало ее другой — неприятной, неудобной, непредсказуемой... Она то цеплялась за мужа, то отталкивала его и замыкалась в себе. Будто в дремучем лесу сгинула настоящая Марайка, а рядом с Яном теперь жила незнакомая женщина.
- За что? - повторяла она, краешком рукава вытирая сухие глаза. - За что это нам? Ведь мы с тобой не самые плохие люди, правда? Почему это должно было случиться именно с нами?
Ян не спрашивал «за что» и «почему». Что толку искать вину — подлинную или мнимую, если никакое раскаяние не вернет им дочь и не сделает Марайку настоящей? Судьба не отпускает грехи.
Иногда он думал, что дело не только в Лизе. Просто хорошие времена кончились и начались плохие. Наверное, так должно быть. Ведь не зря жизнь сравнивают с зеброй. И все-таки — рассуждал он — в простом мелькании белых и черных полос мало смысла. Человек — не телега, которую тащит за собой усталая кляча. А может, это вызов? Что сделаешь ты, угодив в такую вот передрягу? Сложишь руки и станешь ждать, пока тебя вывезет на светлую сторону? Не очень достойное занятие. А если не вывезет? Бывает и так, что темная полоса тянется и тянется. Вместо зебры — вороной конь. И это тоже вызов. Смиришься или пойдешь наперекор злому року?
Последнее время Ян много размышлял. Холодно, отстраненно, словно не о себе самом, а о ком-то другом, живущем рядом, но не таком уж и близком человеке. Должно быть, виной тому были длинные бессонные ночи. Он и раньше, до несчастья с Лизой, плохо засыпал, а теперь и вовсе до утра не смыкал глаз. Лежал и терзал себя мыслями — бесконечно и беспощадно, до головокружения, до утреннего жестокого похмелья. Тем более, что ничего другого он все равно делать не мог. Даже повернуться лишний раз боялся, чтобы не потревожить Марайку. Так чутко она дремала.
«Где тот переломный миг, после которого все пошло не так? - спрашивал он себя. - И как вернуться обратно, на развилку? Можно ли выбрать другой путь или он предрешен, записан и проштампован небесной печатью? Так много от этого зависит... Путники мы на Земле или скот, ведомый на убой?»
Никто не сумел бы ответить на его вопросы. Разве что книги... Вечерами — пока Марайка бессмысленно копошилась на кухне, что-то терла, переставляла с места на место, раскладывала по коробкам и ящичкам, или пока она неподвижно сидела в гостиной на диване, в желтом свете бра — Ян притворялся, что работает. А сам запирался в кабинете и листал подшивки старых эзотерических журналов или книжки по духовным практикам. Чтение затягивало. Не то чтобы он узнал много нового. В основном, авторы писали об одном и том же, но разными словами. Хотя кое-какие интересные идеи ему попадались. Например, о времени. Оказалось, оно — ни что иное, как человеческая иллюзия. Все события — и прошлые, и будущие — записаны, как фильм на пленку. Можно вынуть бобину из коробки, вставить в кинопроектор и просмотреть от начала до конца. Можно отмотать назад и прокрутить снова, а то и вовсе не смотреть, вынуть из проектора и положить в коробку — картина не изменится. Последний вариант Яна не устраивал. Ведь это — смерть, а умирать он пока не сибирался. Другое дело — попытаться вернуть прошлое. Пусть фильм не переснять заново, но почему бы не отправиться туда, где было хорошо?
Его ночные бдения продолжались. Тянулись, как жвачка, темные, глухие часы, становясь все мучительнее, все фантастичнее. Мятая подушка — неудобными складками — плотная и сырая от пота. Дыхание Марайки, ее расслабленные губы, на которые, как волна на песок, то и дело набегала улыбка. Мутный, зеленоватый свет в окне. Все виделось нереальным, и странные обещания книг уже не изумляли. Ничто больше не казалось невозможным. «Человек — существо слабое, но только потому, что не знает своей силы, -  внушали ему книги. - Дерзай! Пробуй! Выйди за собственные пределы, и мир свернется калачиком у твоих ног».



продолжение следует...