Розовый туман

Красный... Зеленый... А между ними проблеском — лунная, блеклая желтизна, почти не отличимая от общего карамельного фона, и снова — красный... зеленый... Асфальт под ногами окрашивался в цвета светофора. Сам он, трехглазый король улицы, парил чуть в отдалении — голодными ясными огнями. Тускло блестел монорельс, и проступали смутно сквозь вишнево-яблочную дымку силуэты зданий. Город в розовом тумане казался мягкотелым и влажным, как облепивший ракушку моллюск.
«Ну как они не понимают, - думал Янек с тоской. - Есть вещи, без которых можно прожить. Всякие социальные программы, дотации, пенсии. Кормить стариков экономически невыгодно. Даже транспорт. Если на то пошло, все дороги в городе прямые, а перекрестки помечены световыми указателями. Не заблудишься. Но отобрать у цивилизации красивые одежки, выставить ее голой, унизить, осрамить...»
Он покачал головой. Мысли путались. Еще вчера он был уважаемым человеком, сотрудником одной из крупнейших в стране корпораций. Янек чувствовал себя причастным к нужному и великому делу — и гордился этим, как не гордился ничем и никем в мире, ни женой, ни будущим сыном, ни квартирой в одном из самых престижных районов Эрфурта. И, хотя «туманная» индустрия вот уже пару месяцев стояла на грани краха, надеялся, что все обойдется. «Кризис — дрянь, но дело временное», - подбадривал он приунывших коллег и отводил взгляд, не желая видеть их кривые улыбки.
Труд в крупной компании — это почти религия. Веришь в нее, как в высшую силу, и пока веришь, кажется, что ничего плохого с тобой не случится. «Правительство нас не оставит», - успокаивал себя Янек. Откуда-нибудь возьмутся средства — уж на такое-то великое и нужное они должны найтись — и снова маховик закрутится, и потянутся в город фуры с вожделенным сырьем.
Но нет. Сегодня, ровно в полдень, двенадцать «туманных» машин города Эрфурта остановились. Корпорация «Радуга инк.» объявила себя банкротом, а Янек стал безработным.
Он топтался на остановке и кусал губы, стараясь не думать о будущем, но страхи все равно стучались в сознание, наплывали, как разноцветные слайды. Беременная жена. Кредит за квартиру. От ребенка придется избавиться. Белла, конечно, взбунтуется, ну, и ладно. Кредит? Можно отдавать по частям. Да брось, Янек, себе-то хоть не ври. Откуда их взять — эти части? Пособие — грошовое, дай Бог, на еду хватило бы. Бестолковое, ничем не занятое время от рассвета до заката. Тупое прозябание в четырех стенах. Он чувствовал себя жалким и никчемным. Бездельником, в худшем смысле слова. Неудачником с пустыми карманами. Мелкие — а если сложить их вместе, то не такие уж и мелкие — выплаты: за электричество, газ, воду, канализацию, вывоз мусора, интернет, телефон... Налоги. Отчисления за уборку улиц, фонари и туман. Нет, за туман платить, наверное, больше не нужно. И этот последний страх — самый чудовищный. Как пилой по сердцу. Город — чужой и гулкий без своих пенно-яблочных, бело-розовых покровов. Жесткий, мокрый, уродливый, бесконечный в длину и ширину.
Подъехал поезд. Не подкатил — подкрался, бесшумно вынырнув из легкой земляничной дымки. Гладкий и праздничный, как невеста под фатой. Яркие капли дрожали на его крутых зеленых боках и запотевших изнутри стеклах. Янек шагнул на подножку и, пройдя в вагон, сел у окна.
«Выхода нет, - отстукивало сердце в такт едва ощутимой вибрации. - Нет выхода. Нет. Нет. Нет-нет. Нет-нет». Поезд неторопливо ввинчивался в мутное пространство.
Янек представлял, как они с Беллой, взявшись за руки, прыгают из окна. Пятнадцатый этаж — размажет по асфальту, так, что и в морг вести нечего. Надо только успеть, пока не рассеется туман. В него прыгать не страшно. Все равно, что завалиться на кровать, в пуховую перину. Другое дело — сорваться в пустоту. Хватит ли у него духу? Янека прошиб пот. Стало холодно и противно. Влажная рубашка облепила спину. Не хватит, не надейся. Трус ты, Янек. Даже такой малости сделать не можешь.
Он вытер лоб тыльной стороной ладони, тревожно вглядываясь в призрачные строения — белые и гордые, как океанские пароходы. Вот это, похожее на «Титаник», банк «Националь», а то, стройное, как парусник, офис страховой компании «Дойче вег». Огромный тупоносый утюг, озаренный огнями — гостиница «Бюджет», а изящное нечто с колоннами — современный вариант афинского акрополя — драматический театр. Четыре одинаковые книжки-раскладушки, первое из которых — больничная касса, два других — транспортная компания, а что в четвертом, Янек понятия не имел. По правде говоря, ни в одном из этих зданий он никогда не бывал. Они составляли его мир — крепкий и привычный, а что привычно, то надежно.
Однако что-то с ними происходило. То ли контуры стали четче, то ли резче углы. И белизна больше не казалась такой снежной — то здесь, то там на ней темнели проталины. Скрывавшая город розовая кисея истончалась, обнажая изъяны. И это было только начало.

Белла, худенькая, с тугим животом, обтянутым хлопчато-бумажной водолазкой, дремала в кресле. У ее левой руки валялся на полу иллюстрированный журнал. Янек вошел тихо, шаркая домашними тапочками. Он постоял несколько минут, всматриваясь в лицо спящей жены, потом смущенно кашлянул.
Белла открыла глаза — ясные, точно и не спала — и улыбнулась. Загадочно и словно вглубь себя, как обычно улыбаются беременные женщины.
- Меня уволили, - сказал Янек.
Он знал, что не нужно рубить с плеча, но ничего не мог с собой поделать.
Белла потянулась. С улыбкой нагнулась за журналом, подняла его и машинально полистала.
- Я знаю. Смотрела телевизор. Везде останавливаются туманные машины. В Берлине, во Франкфурте, в Дрездене. Наш город — четвертый по счету.


- Белла! - он возвысил голос. - Ты слышишь, что я говорю? Я потерял работу.
- Но ведь ты можешь найти другую?
- Не могу. Ты представляешь себе, сколько человек оказались на улице? Тысячи! А может, и десятки тысяч! Куда, скажи на милость, все эти люди должны устроиться?
- Меня не интересуют все, - возразила она.
- Ну, конечно. Только мы с тобой — и наше уютное гнездышко? Но я — один из всех. И мне не выдержать такой бешеной конкуренции. Я и не умею ничего особенного. А если бы и умел...
Он махнул рукой.
Белла слушала мужа, слегка наклонив голову. Вернее, даже не его слушала — в ее теле, словно крошечные часики, тикала чужая жизнь.
- Так что, - он облизал сухие губы, - думаю, ты понимаешь. Придется сделать аборт. Сейчас не время заводить ребенка.
- Нет!
- Ну, милая, - продолжал уговаривать Янек, и ласковые слова давались с трудом, словно что-то внутри него заржавело, - ты должна понять. На что мы будем жить? Ты ведь не хочешь, чтобы наш сын голодал?
Белла помотала головой.
Журнал опять соскользнул на пол и раскрылся.
Яркая фотография на развороте — парень в бейсболке и девушка в красном топике. Оба красивые и белозубые, прихлебывают пиво из кружек. На заднем плане — две готические башенки в зеленом тумане и надпись: «Бери от жизни все!»
Янек взглянул — и скривился.
- Как-нибудь, Яничек, - сказала Белла. - Как другие живут — так и мы проживем.
- Ну, как ты можешь быть такой легкомысленной? - простонал он в отчаянии. - Читаешь всякую ерунду, вот и жизнь для тебя — как рекламная картинка. Ты же ничего в ней не смыслишь. Ну, хорошо, допустим. Подумай еще вот о чем. В какой мир ты собираешься его привести? Посмотри, что в городе творится.
Белла встала — легко и пружинисто — и оглаживая ладонями юбку, подошла к окну. Туман редел и, бледнея, распадался на части. Он сбивался в мохнатые кучи, и казалось, что внизу, на газоне, пасется стадо кучерявых розовых овечек.
- Что творится?
- Это же крах цивилизации! - с пафосом произнес Янек.
- Да?
- А ты как думала? Города без тумана — чем они станут? Это ведь просто неприлично, дико, это... я не знаю как. Они потеряют свое лицо, индивидуальность... станут похожи один на другой. Раньше ты знала, что Дрезден, к примеру, зеленый, Эрфурт — розовый, Берлин — желтый, а Франкфурт-на-Майне — оранжевый. А теперь что? Все одинаковые? Приедешь ты, например, в Берлин, и даже не поймешь, где находишься. То есть поймешь, конечно, если в Берлин приедешь, но все равно... - он совсем запутался и оттого еще больше злился, - сама посуди, как ходить по такому городу?
- Ну, и пусть потеряют. Яничек, ну, какая нам разница? Мы с тобой кроме Эрфурта нигде не бываем. И почему трудно ходить? Без тумана видно лучше, а не хуже. Раньше туманных машин вообще не было.
- Ну, да. Раньше и люди без одежды разгуливали.
- В раю?
«Вот и разговаривай с женщинами, будь они неладны!» - мысленно выругался Янек. Ему хотелось ухватить Беллу за шкирку и встряхнуть — чтобы вспомнила, кто в доме хозяин и не болтала чепухи.
- Да какой, к черту, рай, - ответил он грубо. - Вот представь, приходишь ты в магазин, а там все голые? Понравится тебе? И что тогда? Что, а?
Он раздражался все сильнее и сильнее, и размахивая руками, наступал на жену. А та стояла, спокойная, чуть выпятив живот — еще не большой, только слегка округлившийся. Она гордилась им. Белла словно несла его миру — как величайшую драгоценность. И ни до чего другого ей не было дела.
- Ничего, Яничек, - улыбнулась она. - Ничего не будет. И не надо на меня кричать.
Янек хоть и понимал, что не надо, но уже не мог остановиться. Он сам себя распалял.
- Так что, ты не будешь делать аборт? - орал он на побледневшую жену. - Не будешь? Ну, и убирайся из моей квартиры! Вон отсюда, не хочу тебя больше видеть!
Квартира, на самом деле, принадлежала не ему и не Белле, а банку, поскольку кредит на нее не был выплачен. Но Янек словно забыл об этом.
Жена кротко взглянула в его бешеное лицо и принялась собирать вещи. Она вытряхивала из шкафа и совала в большую дорожную сумку какие-то совсем уж странные штуки: бутылочку, пеленку, байковые ползунки, маленькую вышитую кофточку... Янек смотрел и удивлялся. Ребенка еще нет на свете и не известно, будет ли, а эта ненормальная уже запасает для него одежду! Нет чтобы взять для себя лишнюю тряпку.
- Пока, Яничек, - сказала Белла и, опустив голову, прошла мимо него.
Хлопнула входная дверь, и дробно простучали по каменным ступеням каблучки.
Янек упал на кровать и зарылся лицом в подушку. Он не хотел выгонять жену и раскаивался в своей несдержанности. Теперь ему оставалось только одно — по крайней мере, так он думал — из окна, вниз головой... Но Янек лежал и не двигался. Не спал и не плакал, а просто ждал. Вдруг Белла вернется или телефон зазвонит и кто-нибудь сообщит, что все как-то утряслось, проблемы решились и выход найден.
Не известно, сколько он так провалялся без дела, но в конце концов встал и нетвердыми шагами приблизился к окну. Распахнув обе створки, влез на подоконник и, удерживаясь обеими руками за раму, опустил взгляд.
Туман почти рассеялся. Из пасущихся на газоне овечек осталась одна, да и та — маленькая и жалкая — на глазах становилась прозрачной. Она таяла, как медуза на горячем песке. Безобразные, как покрытые ракушками волноломы в час отлива, торчали дома. Их откровенная нагота внушала отвращение. Бесила, как нагота давно не любимой женщины. Янек ненавидел город, Беллу, самого себя. Вся его жизнь оказалась напрасной, пущена буквально на ветер. На тот самый ветер, что вымывал сейчас из самых дальних закоулков последние розовые клочки.
Янек стоял, пошатываясь. Голова кружилась, а ноги онемели и точно вросли в подоконник. Его душа отчаялась и стремилась в бездну, а тело не желало умирать. Оно хотело слезть с окна, пойти на кухню и заварить себе чаю. Потом свернуться калачиком в кресле, и укрывшись теплым пледом, забыться перед телевизором. А там — будь, что будет.
Он цеплялся за раму и не знал, на что решиться, кого послушаться.

Вечер вышагивал на мягких лапах. Крался по улицам, как мальчишка-граффитчик с баллончиком. Тут мазнет по стене розовым, там позолотит карниз или водосточный желоб. А что он вытворял на крышах — и не разглядеть хорошенько. Глаза жжет. Белла шла по городу, дивясь его непривычной яркости. Вот он, оказывается, какой, без тумана. Красивый? Нет, это неправильное слово. Она крутила головой, то вверх, то вниз, то по сторонам. Небо еще беспокойное, рваное, в жидких розовых облаках, но сквозь дыры уже пробивалась бледная голубизна. Асфальт курился желтоватыми испарениями. Здания, которые в тумане казались гладкими и белыми, пестрели выбоинами, дождевыми потеками, грязными пятнами, полосками мха. Их давно никто не красил. И все-таки они были такими, как надо. Нет, не красивыми. Честными. Вот какими они были. Честный город приветствовал Беллу свежим ветром и солнечным светом.