Не быть драконом

Теплой весенней ночью, когда спит всякая живая тварь, кроме кошек, сов и летучих мышей, дракон вышел на берег. Расправил кожистые крылья. Посмотрел на реку. В черной воде отражалась круглая оранжевая луна. А под ее сияющим диском – он сам, но только до плеч, шипастая, увенчанная красивым зеленым гребнем голова на чешуйчатой шее. Маленькие речные волны размывали его облик, расклевывали, как мальки упавшую в реку краюху хлеба. И, ухватив каждая по крошечной частице зеленого, несли их дальше – во мрак.
«Ну что, - прошептал дракон, глядя в глаза себе, отраженному, и крупная слеза, скатившись по щеке, упала на мелководье и превратилась в сверкающий лунный камень, - с днем рождения тебя, несчастный». Сегодня дракону исполнилось тридцать лет. А завтра он должен был умереть.
Если жизнь написана, то ничего в ней уже не исправить. Это всякий знает. И если кто-то рожден драконом, то обитает он в древнем замке на скале, где у самого порога растет туман-трава и бродят по снежным кочкам облачные барашки. В детстве он питается молочными козлятами и слушает бабушкины советы. Ведь у любого дракона-малыша обязательно есть драконья бабушка, которая учит его уму-разуму. А когда он становится взрослым – то каждое утро ест принцесс. Ну, может, не каждое, а раз или два в неделю, иначе никаких принцесс не напасешься. Иногда он плещется в реке, особенно в жару, или отдыхает на берегу и пьет из речки студеную воду. Иногда летает, но не очень высоко, чтобы случайно не повредить небо своими жесткими крыльями.
А через три десятка лет приходит рыцарь-герой, и, подкараулив бедолагу на водопое, убивает мечом.
- Так устроен мир, - говорила нашему дракону бабушка, - и, в конце концов, не мы его таким придумали.
- А если я спрячусь, - возражал тогда еще маленький дракончик. – Если я в тот день не пойду пить?
- Пойдешь, а куда ты денешься, - удивлялась бабушка. – Все идут – и ты пойдешь. Встанешь утром, позавтракаешь принцессой и отправишься на речку. А там рыцарь в латах и на добром коне – раз, и срубит тебе голову. Ты даже охнуть не успеешь. Никто не спрячется от судьбы. Так случилось с твоим папой, и с твоим дедушкой, и с папой твоего дедушки...
- А это больно? - не отставал дракончик.
Бабушка пожимала плечами.
- Откуда я знаю? Мне никогда не рубили голову. Но я и принцесс не ем... А ты, внучек, должен поторопиться и до этого срока найти себе подружку. Когда тебя убьют, она отложит яйцо в горячий песок, будет его стеречь день и ночь, не смыкая глаз. И через полгода из этого яйца появится новый крошечный дракон – твой сын. И вся история повторится.
- А зачем? Бабушка, зачем? - спрашивал он сквозь слезы.
Но у той на все был один ответ:
- Потому что так надо! Не ты первый и не ты последний. До тебя тысячи прошли этой дорогой – и ты пройдешь. Куда ты денешься?
И дракон понимал, что деваться некуда, но только отчего-то у него не складывалось, как у всех. Подругу он так и не нашел. Ему, вообще, не нравились драконихи, грубые и неуклюжие, а только принцессы. Хрупкие волшебные создания, они точно светились изнутри. Их платья, пенистые, как облака, пахли горными цветами. Принцессы все время плакали, умоляя их пощадить, отчего глаза у них краснели, а лица покрывались яркими розовыми пятнами. И все равно дракону эти чудесные девушки казались очень красивыми и трогательными. Особенно последняя. Большеглазая, с прозрачной кожей, с волосами, как лебединое крыло, и с талией, тонкой, словно ивовый прутик, она выглядела такой беззащитной, когда, рыдая, целовала его когтистые лапы.

картина Махмуда Махмудзаде

страница Махмуда на фб

Design Studio

- Дракоша, милый, хороший, - голосила принцесса, - пожалуйста... сжалься надо мной! Я не хочу умирать!
«Дурочка, - беззлобно думал он, - как будто я хочу. Но ничего не поделать, завтра я съем тебя, а потом пойду к реке и буду убит».
Он бы с радостью оставил ее в живых, но знал, что не сумеет справиться с проклятым голодом. Вечером дракону еще как-то удавалось совладать с собой, но стоило ему увидеть принцессу с утра пораньше – и желудок его словно скручивался жгутом. Заглушить эту боль могла только очередная порция еды, а есть он не мог ничего другого, кроме красивых белокурых девочек.
Вот если бы перенестись в одну из бабушкиных сказок! Все драконьи бабушки – мастерицы рассказывать. А у нашего была мастерица из мастериц. Для своего любимого внучка, маленького дракоши, она сочинила удивительный мир, в котором принцесс можно было не есть, а любоваться их нежной красотой. И рыцари не размахивали острыми мечами, а бродили по лесам, собирая грибы и ягоды, строили дома или сажали капусту на своем огороде.
- Бабушка, - спрашивал он печально, - почему нельзя, чтобы у нас как в сказке? Почему мы или слишком добрые, или слишком злые, и не можем просто любить друг друга?
- То сказка, а то жизнь, - вздыхала бабушка.
Она была старой и мудрой и прекрасно знала, что у мироздания нет ответа на все эти «почему», а только раз и навсегда установленный порядок. А кто его установил, когда и для чего, о том ни дракону, ни человеку задумываться не надо.
«Ах, бабушка», - скорбно прошептал дракон и неловко смахнул слезу широким крылом, и та, лучась мягкими пастельными красками, скользнула в траву и притаилась в ней лунным светлячком. Старушка-дракониха уже лет пять как покинула страницы этой грустной книги под названием жизнь. А ее душа... никто не ведает, куда отлетают после смерти крылатые драконьи души. Может, уходят в землю, чтобы потом прорасти цветами, обратиться деревом, озером, родником, птицей или зверем. Или возносятся в небо, становясь лучами, бликами, тучами или огненными частичками луны... А может, возвращаются к началу, снова рождаясь драконами или людьми.
Наверное, это хорошо, думал он, и даже справедливо. Но сколько книгу ни листай из начала в конец, ничего нового в ней не прочтешь. Он больше не хотел быть драконом. И принцессой тоже – потому что не желал быть съеденным. Да и героем – ему не нравилось убивать. Других персонажей он в своем мире не встречал, только второстепенных и неживых, вырезанных из картона. Разве что родиться вновь драконьей бабушкой? Да, пожалуй, бабушкой он не отказался бы стать. Сочинять сказки и записывать их в небе – ведь у драконов сроду не водилось бумаги и чернил.
Он запрокинул голову. На темно-сером, словно шелковом, небосклоне ярко пламенели разноцветные буквы. Большие и маленькие, острые и округлые, всевозможных – и даже самых невероятных – оттенков, они сплетались в длинные витые цепочки. Будто змейки, кусающие друг друга за хвосты. Слова складывались в строчки, строчки – в истории. Столько смыслов! Столько сказок! И каждая, подумал дракон, может для кого-нибудь оказаться правдой. Только не для него.
Разглядывая буквенные гирлянды, он вдруг заметил, что у самого горизонта, там, где слегка розовела бледная рассветная полоса, у неба завернулся краешек. Дракон протянул лапу, чтобы поправить, но... случайно зацепил тонкую ткань когтем. Испуганный, он потянул за уголок, невольно расширяя дыру, и буквы посыпались с небосвода, как горошины. И сам он, не удержавшись, опрокинулся в нее и очутился... Он и не понял, где очутился.
И вроде бы все осталось по-прежнему, и в то же время стало по-другому. Та же река, черная и зеркальная, текущая в пологих берегах. Та же луна в воде – плоским оранжевым блином. Но в первый момент дракону почудилось, что земля и небо поменялись местами. Потому что над головой у него теперь горели не буквы, а драгоценные камни, а под ногами росла туман-трава. И он стоял на этой росистой траве босиком, держа в руке какую-то палку, один конец которой склонялся к воде. Там, в реке, что-то маленькое, бело-красное, плясало на волнах, ныряло и трепыхалось, не в силах ни утонуть, ни уплыть по течению, словно было привязано.
Вот оно задергалось, заколотилось, как муха в паутине, потянуло на глубину... От неожиданности дракон чуть не выронил палку.
- Эй, - раздался позади него голос. – Ты что, ворон считаешь?
- Нет, - ответил он удивленно и обернулся. – Ворон я не считаю.
Перед ним стоял рыцарь, правда, без меча и доспехов.
- Чего зеваешь, говорю? У тебя клюет! Или нет... Клюет же, ну!
- Где? - изумился дракон.
Он решил, что рыцарь имеет в виду какую-то речную птицу, но сам ее не видел, поэтому клюет она или нет, сказать не мог.
- Дай сюда, растяпа!
Секунда – и огромная серо-голубая рыбина забилась на траве. Рыцарь ловко снял ее с крючка и опустил в полное воды большое ведро.
Ловить рыбу оказалось весело. А еще, слушать болтовню рыцаря, который, как выяснилось, сочинять небылицы умел не хуже бабушки. Правда, дракон почти ничего не понимал в этих бесконечных: «а моя-то вчера...», но он слышал главное – с ним говорил друг. Не враг, не убийца... Друг! И это походило на чудо – он словно каким-то удивительным волшебством перенесся в мир бабушкиных сказок. И только боялся, что все окажется сном. И старался крепче держаться когтями за землю. Хотя когтей-то у него больше и не было! Да и зачем они нужны, если вокруг друзья, а не враги.
И пока они так беседовали – вернее, пока рыцарь рассказывал, а дракон – слушал – на небе уже вовсю разгорелся огненный рассвет. Он разметался во весь горизонт хвостом гигантской жар-птицы, поглотил и реку, и берег, и сухой тростник вдоль воды, вспыхнувший холодным золотым пламенем. Дракон испугался, что они сейчас и в самом деле сгорят – эти хрупкие заросли, и даже заметил, как из самой их глуби поднимается дым... но это оказались облака. Легкие, слоистые, переливчатые, как рыбья чешуя. День обещал быть хорошим. И небо вдруг заголубело и стало таким высоким, что не то что лапой или хвостом – и взглядом до него не дотянуться. И не упасть в него больше, и не нырнуть – утонешь...
А потом дракон вернулся домой, но не в замок, а в самый обычный кирпичный дом на краю поселка. И навстречу ему вышла принцесса – та самая, последняя, которую он не успел съесть за завтраком. Белокурая, нежно-розовая и сияющая, как драгоценная жемчужина. Только она больше не плакала, а улыбалась. Дракон застенчиво протянул ей ведро с рыбой и сказал:
- Привет.
Он еще боялся, что не выдержит и все-таки съест ее... Но из кухни потянуло вкусным запахом свежезажаренных тостов, и хорошего кофе, и яичницы... А красота принцессы вдруг пробудила в драконе совсем другой голод, и он привлек ее к себе, эту тонкую девочку, и обнял крепко-крепко... А она и не возражала.