Найти чёрную кошку в тёмной комнате

Глава 1

Йенс хотел добраться до Андсдорфа засветло, но потерял два часа в пробках, а на развилке пятого и третьего автобанов проскочил свой выезд. Пришлось ехать до самого Оберштайна, а потом возвращаться. К тому же, после девяти часов вечера дороги были запружены грузовиками. Йенс дремал за рулём, вскидываясь каждый раз, когда автомобиль начинало уводить в сторону. Но после Грюнвальда шоссе очистилось, а небо сгустилось и потемнело, проклюнувшись бледно-лиловыми звёздами. Размытый в белёсом сумеречном тумане ландшафт казался нереальным, призрачным. Машину то и дело болезненно подбрасывало на трещинах и неровностях асфальта. «Езжайте осторожно, – вспомнил Йенс предупреждение доктора Элькема. – У нас плохие дороги. В районе Андсдорфа неспокойная земля».
А где она сейчас спокойная? Последние пару десятилетий планету словно лихорадит. Известия о тайфунах, цунами, проснувшихся вулканах настолько примелькались в телесводках, что воспринимаются уже не новостями, а чем-то вроде фонового шума. Раньше на месте Андсдорфа находился древний, заложенный ещё римлянами город Анд. Его чёрные мраморные колоннады, сливочно-белые набережные и арочные мосты до сих пор красуются на обложках туристических брошюр, но сам Анд был разрушен землетрясением девять лет назад. Река исчезла, ушла под землю, а там, где она раньше текла, медленно зарастает ежевикой рубец-разлом, глубокое зигзагообразное ущелье, делящее вновь отстроенный Андсдорф на две неравные части.
Шлагбаум на въезде в город был опущен. В свете одинокого фонаря показалась высокая фигура в военной форме. Йенс съехал на обочину, заглушил двигатель и вышел из машины в промозглую темноту.
Формальности заняли несколько минут. Охранник потребовал паспорт, сверился со списком и выдал Йенсу пропуск и тонкую брошюру, в которой перечислялись действующие в округе Андсдорф правила. Йенс мельком заглянул туда – первым пунктом стоял запрет на движение транспортных средств после одиннадцати вечера.
Йенс посмотрел на часы: половина первого. Машину придётся оставить здесь, а самому тащиться в темень незнакомого города под начинающим накрапывать дождём.
 
Давно он не видел такой чёрной ночи. Ни огонька, ни всполоха, только блёклые стекляшки звёзд над головой, да изломанный, слабо серебрящийся асфальт под ногами. Как будто весь мир вымер или крепко уснул. Нахохленные силуэты деревьев по обеим сторонам дороги тоскливо и зябко жались друг к другу, точно их, как и путника, пробирала до костей липкая сырость. У входа в Андсдорф ещё одна, тускло подсвеченная красным вывеска просила не тревожить покой ночных обитателей города. Йенс немного помедлил, а потом решительно ступил на вымощенную скользкой брусчаткой улицу.
Негорящие фонари торчали на перёкрестках кривыми палками, точно кто-то со злобой гнул их, пытаясь вырвать из бетонных опор. Дома слепо таращились зашторенными окнами. Даже если где и тлел ночник, всё равно ни искорки, ни лучика не просачивалось сквозь плотно закрытые ставни. Город выглядел необитаемым, только за тёмными витринами кафе, ночных клубов и магазинов угадывалось смутное движение. Откуда-то издалека ветер доносил шёпот и едва различимые неумелые аккорды, точно ребёнок учился играть на расстроенном пианино.
Йенс остановился на углу и попытался разглядеть название улицы. Банхофштрассе? Похоже на то, хотя он и не был уверен, в темноте витиеватые готические буквы сливались, так что невозможно становилось отличить «B» от «P», а «h» от «n». Значит, снятая им квартира находится в другой части города. Надо пройти до конца пешеходной зоны, потом свернуть налево, перебраться по мосту через овраг, потом... А толку? Хозяева наверняка спят, и не у кого взять ключ. Не будить же людей посреди ночи?
Зато больница должна быть где-то рядом, а там наверняка есть дежурный врач, с которым можно побеседовать до утра и выпить горячего кофе. А заодно познакомиться с новым местом работы. Интересно, кто сейчас на дежурстве? Питерсон? Сам Элькем? Хорошо бы. По телефону он показался Йенсу приятным человеком. Кратко ввёл в курс дела, всё объяснил, дал несколько ценных рекомендаций, предложил помочь с квартирой. Говорил искренне и заинтересованно и не задавал мучительных вопросов.
 
Городскую больницу – длинное и, подобно летающему дракону, распластанное на склоне холма здание – Йенс, хоть и с трудом, но отыскал. Прошёл через тёмный холл, поднялся по освещённой единственной красной лампой лестнице. Неужели и здесь то же самое? Или он по ошибке забрёл не туда, в «их» крыло? Но нет, из-под двери ординаторской выбивались тонкие золотые лепестки света.
Йенс облегчённо вздохнул и на всякий случай постучал. Молодой врач, незнакомый, с аккуратной бородкой клинышком, сонно щурясь, смотрел на ночного гостя. Из кабинета пахнуло эфиром, кофе и ещё чем-то неуловимо тошнотворным, нездоровым.
– Моя фамилия Хоффман, – сказал Йенс. – Я собирался приехать днём, но задержался в дороге...
– Петер Лемес, – представился молодой врач.
Он посторонился, пропуская Йенса внутрь.
– Доктор Элькем говорил мне про вас. Вы новый анестезиолог? Как добрались, господин Хоффман?
– Пришлось оставить машину на въезде в город, – Йенс поёжился, вспоминая блуждания по тёмным улицам и тягучее, как смола, ощущение взгляда в спину. Он снял промокший плащ, слегка встряхнул его и повесил сушиться на вешалку у двери. – Промок насквозь и чуть не заблудился. Повсюду такая темень.
– Это из-за доппельгангеров, – кивнул Лемес. – Будете кофе, господин Хоффман?
– Не откажусь, – Йенс сел на край жёсткой кушетки. – Я так и понял, что это из-за... эксперимента. Скажите, а как... – он изо всех сил пытался скрыть свою заинтересованность, – как люди относятся к этим существам? Всё это, должно быть, неудобно... темнота, и вообще.
Петер Лемес пожал плечами. Немного нервно, как показалось Йенсу, хотя вполне возможно, что только показалось.
– Привыкли. Многие уехали в самом начале, особенно семьи с детьми. Продали дома, кто смог. Но кое-кто остался, приняв правила игры. Люди, знаете ли, любопытны... Вам с сахаром?
– Да, пожалуйста... Я тут побуду до утра, если вы не против, а потом схожу за машиной. Как здесь днём?
– Как обычно. Днем Андсдорф наш, ночью – их.

Йенс прихлёбывал кофе, грея пальцы о чашку, но холод словно наползал изнутри, ломил кости, острыми снежинками похрустывал в суставах.
– Я вижу, вы замёрзли, господин Хоффман? Включить отопление?
– Нет, спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста. Здесь тепло, – Йенс улыбнулся, но улыбка вышла кривая. С тех пор, как умерла Джессика, ему никогда не удавалось согреться до конца.
– Они не агрессивны, – рассказывал Лемес. – Не нападают на людей, во всяком случае, не нападают первыми. Ни во что не вмешиваются. Ходят по улицам, сидят в кафе, особенно любят «Остерглоке» на Вальдштрассе, там их главная тусовка... но под утро всё оставляют, как было. Они, в общем-то, не мешают, если не считать просьбы не зажигать в городе света, но и пользы от них никакой, равно как информации. Они знают о нас всё, мы о них – ничего. Не враги, но и не друзья, а просто соседи. Я бы сказал, плохие соседи.
Йенс удивлённо вскинул брови:
– В каком смысле?
– Было несколько случаев. Вот хотя бы... на мусорной свалке, к западу от Андсдорфа. Там есть котлован с зыбучим песком. Один парень попал туда, и его чуть не затянуло. Чудом спасся, какой-то полуночник проходил мимо и услышал крик. Так вот, этот парень рассказал, что пока он тонул, на краю котлована стоял доппельгангер, его двойник, и молча смотрел, как человек гибнет. И даже не подумал спуститься пониже и протянуть руку. И другой случай: пенсионерка сломала ногу в районе карьера, где почти никто не ходит. Лежала больше суток, и всю ночь поблизости околачивался доппельгангер и не попытался помочь.
– Тоже двойник?
– Ну да. И еще пару таких историй знаю. Это только про тех, кому удалось спастись, а кому не удалось, те ведь и не расскажут, верно?


– Я даже не спрашиваю, что делал тот парень ночью на свалке, – усмехнулся Йенс, – и зачем пенсионерку понесло на карьер. Может, в темноте заплутали. Немудрено. Наверное, здесь, в Андсдорфе, много несчастных случаев. Но то, что каждый раз в критический момент рядом с людьми оказывались их доппельгангеры – это странно, нет?
– Ничуть не странно. Они ведь за нами наблюдают. И, насколько я понимаю, постоянно, в основном, каждый за своим двойником. С какой целью – не ясно, но предполагают, что это у них что-то вроде спорта или хобби. Как – тоже никто не знает, не то телепатия, не то какая-то механическая система слежения. Они говорят, что видят...
– Говорят? – перебил Йенс. – Простите, я... я не думал, что вы говорите с ними. В смысле, что они понимают наш язык, и всё такое...
– Понимают, – кивнул Лемес. – И говорят, хотя и нечасто. Уверяют, что видят людей на экранах, но что за экраны... опять же то ли ментальные, то ли физические, кто их разберёт... Понимаю, что звучит неприятно...
Йенс кивнул. Звучало не просто неприятно – пугающе. Сознавать, что любой твой шаг, любое действие, в том числе не предназначенное для посторонних глаз, становится достоянием неких чуждых существ. Плохих соседей, как их назвал Петер. Вот только прав ли он? Может ли кто-то быть человеку ближе, чем его собственное зеркальное отражение, каким бы искажённым и странным ни представлялось нам зеркало?
 
Перед поездкой Йенс тщательно изучил все материалы о доппельгангерах, которые ему прислал Элькем, и остался в недоумении. Писали, что у двойников нечеловеческая психика. Что они на самом деле обитают в другом измерении, потому и обнаружена их подземная цивилизация только сейчас, когда они сами захотели быть обнаруженными. Что они маскируются под людей, а кем или чем являются на самом деле – одному Богу известно. Что они очень чувствительны к свету: самая тёмная ночь для нас – для них яркий день, а от солнечных лучей они могут ослепнуть. А ещё, что каждый из них – двойник где-то живущего или жившего человека, по крайней мере, внешне.
Петер глянул на часы и поставил чашку на стол.
– Мне пора на обход, – сообщил он, вставая. – А Вам, господин Хоффман, думаю, стоит немного поспать. До утра ещё долго. Можете расположиться прямо здесь.
Йенса из холода бросило в жар, даже ладони вспотели. Словно почувствовав его состояние, доктор Лемес ободряюще улыбнулся:
– Не волнуйтесь. У нас тут спокойно. Отдыхайте.
Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь, и Йенсу почудилось, что Петер не столько боится осветить ненароком холл, сколько впустить темноту в комнату. В Андсдорфе свет казался пассивным и робким, а мрак – настырным. Давил на ставни, заставляя их прогибаться вовнутрь, точно старался поглотить маленький островок человеческой жизни. В нём что-то ворочалось и пыхтело. Шаркали по коридору мягкие тапочки. Бился о стены ночной ветер.
 
«Кто бы мог подумать, что стану пугаться больничных шумов?» – усмехнулся Йенс. Он растянулся на кушетке, положив под голову клеёнчатый валик, закрыл глаза, и тотчас ему явилась Джессика. Села в изножье, лёгкая и плоская, как засушенная цикада – отчего-то последнее время его снам не хватало объёмности. Не застегнутый на последнюю пуговицу халат распахнулся, обнажив худые ноги с острыми коленками.
– Привет! – она погладила Йенса взглядом. – Поговори со мной, а? Пожалуйста... Что, не можешь?
Он попытался, но ничего не получилось. Разевал рот, как рыба, глотая спёртый воздух. Он как будто разучился произносить слова и, как ни напрягал голосовые связки, в гортани зарождался лишь слабый хрип.
– Не можешь, – грустно сказала Джессика. – А когда мог – не хотел. Теперь слишком поздно. Ты ищешь меня, но я – не здесь.
– А где? – хотелось крикнуть Йенсу. – Где ты?
Он вдруг заметил, что в ординаторской темно. Две длинные трубчатые лампы мутно серебрились, полные звёздного света. Такими же звёздно-серебряными были зрачки Джессики. Безучастное, слепое лицо выглядело посмертной маской.
Йенс вздрогнул: «Доппельгангер! – и тут же спохватился. – Нет, доппельгангер – это я. Джессика – настоящая».
 
«Настоящая», – повторил, смахивая с ресниц вязкую паутину сна. Пригрезится же такое. Он резко сел на кушетке. Нашарив на стене выключатель, щёлкнул тумблером. Ничего не произошло. Вокруг – чернота, так что не поймёшь, где окно, а где дверь. Вместо серебряных труб на потолке – белёсые продолговатые пятна.
– Чёрт, – вполголоса выругался Йенс.
Звук упал, точно камень в колодец – бесполезно и гулко. От него кругами разошлись жалобные всхлипы, и Йенс понял, что совсем рядом кто-то плачет – женщина или ребёнок. Кто-то несчастный, одинокий и перепуганный до полусмерти.
На секунду ему показалось, что это Джессика – не исчезла с его пробуждением, а спряталась в самом тёмном углу ординаторской. Она всегда вела себя так – следовала за ним, как тень, и стоило обратить на неё взгляд, хоронилась в подсознании, в снах, в опечатках и оговорках. Желание увидеть её порой граничило с одержимостью. Йенс потёр веки, слегка надавливая на них пальцами – встал и сделал пару неуверенных шагов. Мрак больше не был сплошным – сгустился в зыбкие очертания шкафа, стола, кресла с высокой спинкой, трёхрожковой стоячей вешалки. Вон там, на фоне серебристо-серого квадрата – узкая фигура с размытыми контурами. Подрагивает, дышит, как живая... «Эй, – прошептал Йенс. – Ты?» Нет, это штора завернулась. Комната пуста: ни призраков, ни доппельгангеров – никого...
Плакали в соседней палате.
Теперь, без красной подсветки, в коридоре стало ещё темнее. Скользя ладонью по стене, Йенс прошёл пару метров и нащупал дверную ручку. Нажал – и дверь отъехала в сторону. На койке, ему навстречу, приподнялось что-то большое, лохматое и бесформенное, спелёнутое одеялом, как египетская мумия. Увидев Йенса, оно пронзительно заверещало.

– Моя фамилия Хоффман, – он старался говорить отчетливо, но голос слегка дрожал. – Я новый врач. Что у вас случилось?
Тут же вспыхнул бледный луч карманного фонарика, осветив злое, юное лицо и спутанную чёлку. Из круглого воротника ночной рубашки выглядывала тонкая шея. От левого, перебинтованного, запястья тянулся проводок капельницы.
– Не подходи! – закричала девочка, и пятнышко света прыгнуло Йенсу в глаза. – Вон отсюда! Так тебе и так! Не нравится? – она хлестала его лучом, как плетью, упиваясь его воображаемой болью. – Это тебе за маму! А это – за мою ногу!
– Тише, фройляйн, тише, – Йенс невольно заулыбался. – Я всего лишь новый анестезиолог. Приехал сегодня ночью. Не надо шуметь.
Его, очевидно, приняли за доппельгангера.
В коридоре громыхнуло – словно кто-то споткнулся и, пытаясь задержать падение, с силой хлопнул дверцей шкафа. Включился зелёный ночник на прикроватном столике, а спустя минуту в палату ворвался запыхавшийся Лемес.
– Сара? Извини, опять автомат сработал. Не бойся. Я ведь говорил, что не надо бояться.
Он приблизился к постели, проверил капельницу, озабоченно хмурясь, подоткнул одеяло.
– Всё в порядке? Нога не болит?
Девочка, точно завороженная, смотрела на Йенса.
– Спи... Пойдёмте, господин Хоффман.
 
Они вышли в коридор.
– Иногда по нескольку раз за ночь электричество выбивает, – пожаловался Лемес. – А бывает, что до утра всё спокойно. Мы думаем, что это коллеги из «тёмного» крыла устраивают, когда им зачем-то нужно пройти по нашей территории. Щиток-то в полутора метрах от шлюза...
– Не доверяют?
Лемес усмехнулся.
– Какое доверие? Ни у них к нам, ни у нас – к ним... У некоторых пациентов здесь развивается настоящая фобия. Думают, что двойники приносят смерть или похищают души. Суеверие, конечно... но если честно, страшновато от их близости. Одно дело – где-то на улицах, в городе, другое – рядом, за тонкой стенкой. Вот, например, Сара Кельтербах. У неё родители погибли во время землетрясения, когда ей было пять лет. Сгинули в подземном Анде. А неделю назад она зачем-то сунулась в разлом. Хорошо, не далеко успела забраться – вытащили. Сам дьявол не разберёт, господин Хоффман, что у подростков в головах... В результате – открытый перелом голени, сотрясение мозга, ушибы... Ночных визитёров боится панически. Да что там Сара, вся больница спит при свете. В каждой палате горят зелёные ночники. Зелёный свет для доппельгангеров – самый болезненный, в то время как тёмно-красный – самый щадящий. Как в том анекдоте? Совсем как у нас, только наоборот... Ещё кофе, господин Хоффман? – предложил, пропуская Йенса вперёд себя в ординаторскую.
Хрипло, как простуженный, засипел кофейник. До рассвета оставалось два с половиной часа.
 
А в десяти минутах ходьбы от больницы, в кафе «Остерглоке», сидела за столиком девушка. Она сидела в кромешной темноте – худенькая и прямая, одетая в похожий на сарафан балахон из грубой мешковины – и писала в блокноте пером. Если бы хоть один лунный блик проник сквозь сдвинутые ставни, он бы выхватил из мрака пластмассовую столешницу в липких пятнах, тонкие пальцы, собранные в горстку, две рыжеватые косы и бледный лоб девушки. Но окно задраено наглухо, точно корабельный люк.
«Двести двадцать пять метров над уровнем Стикса, – писала девушка. – Анд, город человеческий, уродливый, город у реки. Камни яркие, как звёзды, от которых можно ослепнуть. Говорят, что к слепым приходит мудрость, но я не верю... Хуже Анда только наземный Андсдорф, весь словно нарисованный бесконечной ломаной линией. Мокрые деревья и стены. Лужи на мостовых. Больно смотреть вниз, потому что под ногами скользит луна, но ещё больнее – вверх».
Царапнуло перо о дно чернильницы. Приоткрылась дверь, и две тени бесшумно просочились в зал. Лёгкий ветерок шевельнул страницы блокнота. Девушка выпрямилась, проводила взглядом вошедших и, стряхнув на пол чернильную каплю, вновь склонилась над листом.
«Я приехала сюда вслед за Йоргом. Конечно, это необязательно, после смерти Джессики нас ничто не держит вместе. Но мы с Йоргом привыкли друг к другу, а привычка – это ведь главное в нас, не так ли? Мы немного погуляли по улицам. Я ощущала в голове и во всём теле уже ставшую привычной пустоту. Джессики не было, она ушла туда, где я не могу её видеть. Может быть, туда, где ещё больше света, чем на поверхности днём. Превратилась в огненную саламандру. Кто знает, куда уходят люди, куда когда-нибудь уйдём мы? Вот уже шесть месяцев я чувствую себя как растущий вниз головой сталактит. Сначала мне это даже нравилось – абсолютное одиночество и свобода, сознание того, что ты сама по себе, единственная и уникальная. Но чем дальше, тем оно сильнее меня угнетает. Такое состояние, как будто живёшь только наполовину, а то и вовсе не живёшь. Трудно описать, но тот, кому пришлось потерять двойника, меня поймёт.
И тогда я решила, раз Джессики больше нет, настроиться на Йенса. Йорг сразу согласился. Оказывается, он ждал моей просьбы, и помог мне поймать нужную волну. Сначала у меня не получалось, шли помехи, но потом картинка выровнялась.
Йенс шёл по Андсдорфу, незрячий, как землеройка, и в его мире царил мрак. Странно видеть ночь глазами людей. Как будто ныряешь в чёрную воду – в глубокое чёрное озеро. Небо гаснет, из нежно-розового с золотыми переливами становится угольно-мёртвым. Гаснет камень, как будто из него уходит душа.
Потом в больнице Йенс разговаривал с молодым врачом. Из-за того, что настройка сбивалась, я не могла разобрать ни слова, но мне почему-то думалось, что они говорили о Джессике. Хотя вряд ли, это я, наверное, нафантазировала. Люди постоянно разговаривают, даже с теми, кто им не интересен, о том, что их не волнует. Йорг считает – из вежливости, а мне кажется, потому что им одиноко. Такой вот путь от противного. Мы предлагаем общение тем, кто нас интересует, а они просто предлагают – всему миру, в надежде обрести второе я. В сердце каждого разумного существа заложена тяга к зеркальности, но не каждый способен отразить другого. Получается, как будто ищешь чёрную кошку в тёмной комнате, есть у людей такая поговорка. Но комнат много, а кошек и того больше, и не поймёшь, какая из них тебе нужна.
Нам проще – наш двойник всегда перед глазами, и в нём обязательно есть что-то от нас. С чужим – труднее. Но ведь не даром говорят, что любая поверхность, если в неё долго вглядываться, возвращает свет...»
Одна из теней завозилась у окна. Раздвинулись створки ставень, и сквозь щель воссиял бледный серый луч. «Уходим», – прошелестело по залу. Девушка быстро черкнула внизу страницы: «Торика. Пятое октября. Андсдорф, Остерглоке», затем окунула палец в чернильницу и крепко прижала его к листу. На бумаге осталось узорчатое пятно. Имя подделать можно, отпечаток пальца – нельзя.


продолжение следует..