Вольный город Парадиз продолжение еще

Глава 5

Следователь долго шелестела бумагами, так что Айстен – не без затаенной надежды – подумал, что у нее иссякли вопросы. Хотя бы на сегодня. Усталое тело жаждало передышки, еды и сна. Измученный разум молил только об одном – чтобы все поскорее закончилось.
– Итак, – воззвал к его вниманию бесцветный голос, и Айстен вздрогнул, вновь подивившись, как хорошо удается некоторым людям скрывать свои чувства и пол. – Мы остановились на том, что к вам в «три землянки» приехала Адели Райт.
– Да.
– Вам известно, что свидетельница госпожа Райт обвиняет вас в причинении тяжкого вреда ее здоровью? Она также заявляет, что в ходе вашего преступного эксперимента вы неоднократно ставили под угрозу ее жизнь.
Айстен пожал плечами.
– Однократно. Не передергивайте, будьте так любезны. Впрочем, какая разница? Семь бед – один ответ. Убил шестьсот или сколько там убогих доходяг, а вдобавок один или несколько раз рискнул здоровьем госпожи Райт. Не велик довесок.
Получилось цинично, и ему стало жаль – он не хотел говорить так про Адели. Белой голубкой явилась она ему в тот страшный день – лучезарной девушкой с обмотанными вокруг талии темными косами.
Доверчиво и по-женски наивно умоляла его «снять эту противную тряпку», как будто все было так просто, как будто стоило ему открыть лицо – и мир вернулся бы на круги своя.
А как живо она интересовалась его работой! В любую тонкость спешила вникнуть, малейший шажок – понять. И про лабиринт выпытывала, и про советчиков, и про первый Парадиз – морщилась, но внимала, затаив дыхание. Не потому, что эксперимент казался ей важным сам по себе, а потому, что это его, Генриха, эксперимент. Его радость, которую она мечтала с ним разделить.
– Я не желал ей зла, – сказал Айстен. – Так вышло. Неудачно, глупо... по сути дела, произошел несчастный случай. Адели осмотрела пульт управления, а затем попросила показать ей земляной лабиринт, тот, что вытягивает память. Ну, мы и отправились в пещеру. Втроем, вместе с Реджинальдом. Взяли пару свечей – восковых, длинных, наподобие тех, что продают в русских церквях. Я предупреждал, что лабиринт опасен и если заглянуть – то одним глазком. Она хотела узнать, что чувствовали эти бедолаги... и я разрешил ей пройти до второго поворота. Только до второго поворота – с горящей свечой в руке. Ничего не должно было случиться.
– Но случилось?
Айстен вздохнул.
– Мы так и не поняли, что стряслось. Только услышали, как она кричит в лабиринте. Жутко, словно раненый или насмерть перепуганный зверь. Точно вся боль поднялась в ней на поверхность и разрывала тело на части. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы человек так вопил. Да еще звук шарахался от стен, так что не разберешь, где ее крик, а где эхо. И топот – как будто она сломя голову неслась по коридорам. Мы боялись, что она добежит до конца – потому что тот, кто прошел весь лабиринт, никогда не станет прежним. Но больше опасались, что Адели застрянет где-нибудь посередине и придется ее вытаскивать. К счастью, она забралась недалеко. Потеряла сознание между третьим и четвертым поворотом. Реджинальд ее выволок, полуживую. Бледную, как призрак.
– Физические повреждения? – осведомился голос.
– В смысле, кровотечения или открытые раны? Нет, не было... Переломов тоже. Но я не врач, так что наверняка не скажу. Адели выглядела, как... простите за глупое сравнение... как Белоснежка в ледяном саркофаге. Веки и ногти посинели. Волосы, будто прошлогодняя трава, ломались от прикосновения. Губы фиолетовые и точно обмазаны воском. Потом, конечно, пришла в себя, но долго не понимала, где находится.
– Если лабиринт настолько вредоносен, как вы извлекали оттуда каждую очередную жертву? – сухо поинтересовалась следователь. – Кто это делал? Рефриджерайтес? Он обладал особым иммунитетом?
– Что? – Айстен так глубоко нырнул в прошлое, что не тотчас сообразил, о чем его спрашивают. – А, нет... Какой иммунитет? В пещере было два выхода. Мы и строили его не сами, а работники первого Парадиза – по моим чертежам. Биороботы, – складки шарфа слегка всколыхнулись – под ними змеилась улыбка.
Именно в эту минуту Айстен понял, что ненавидит их – тупых и покорных. Готовых по мановению его пальца поджечь свой дом, броситься в реку, ткнуть иголкой себе в глаз, задушить собственного ребенка. Ненавидит так, словно не он им, а они ему причинили зло. Как будто это они были виноваты в том, что случилось с Адели.
Сперва Генрих верил, что ничего непоправимого не произошло, что это просто обморок. Краски медленно возвращались на ее лицо. Порозовели щеки. Губы оттаяли, из восковых сделались мягкими, словно тряпичными.
– Извини, – прошептал он покаянно, – я недооценил опасность. Не следовало пускать тебя туда. Что ты увидела, дружок? Что тебя напугало?
Тряпичные губы слабо шевельнулись.


– Пустота. Космос...
Это прозвучало так нелепо, что Генрих чуть не рассмеялся.
– Милая, да какой космос в пещере?
Она тряслась, как в ознобе. Глаза блуждали: то хаотично перескакивали с предмета на предмет, не в силах сфокусировать взгляд, то закатывались, сверкая белками.
– Там вакуум. Он меня высосал... без остатка, всю. И звезды, будто пиявки.
– Успокойся, там душно, воздух плохо поступает – вот тебе и галлюцинации от недостатка кислорода. А никакие не звезды, – он, как ребенка, уговаривал своего дружка, свою любимую, придерживая у себя на коленях ее голову, бережно, точно хрупкий фарфоровый плафон. Поздно – лампочка перегорела.
Перегорела любовь Адели к Генриху.
Уже потом Айстен подумал, что она права. Разве духовный мир человека не равен своей огромностью миру внешнему? Космический вакуум окружает Землю, но он же – у нее внутри.
Потянулись однообразные дни – безвкусные, как много раз пережеванная котлета. Не болезнь, не выздоровление, а бесконечное парение между жизнью и смертью. Одетая в одну и ту же мешковатую серую водолазку, Адели с утра до вечера сидела в беседке и читала дамские романы, которые охапками приносил ей Рефриджерайтес. Незатейливые истории наводили сон – и это казалось ей очень кстати. Все равно делать ничего не хотелось, да и не хватало сил. Она и спала там же, потому что после случая в лабиринте страдала клаустрофобией и не могла спускаться в землянку. Айстен распорядился убрать из беседки обеденный стол и поставить раскладную кровать.
Пересиливая себя, он каждый день отрывался на час-два от управления «вольным городом» и, приняв заботливый вид, навещал затворницу. Галантно интересовался ее здоровьем и предлагал глотнуть нектара из маленькой баночки.
– Это и есть то, что украл у тебя лабиринт, – говорил, протягивая ложку, – мечты, иллюзии, радость. Нет, эти – не твои. То, что впиталось в землю, не вызволить. Но они такие же, как у тебя, человеческие. На, выпей, вот увидишь, полегчает.
Раз за разом она отвергала лекарство. Отталкивала баночку, полную тягучего золота. Отворачивалась, чтобы не вдохнуть ненароком дразнящий аромат. Не желая чужого счастья, она тосковала по своему.
Вымученные визиты тяготили и Генриха, и Адели. Ей становилось муторно в его присутствии, ему с ней – неловко. У обоих создавалось впечатление, что они что-то скрывают друг от друга, хотя скрывать было в сущности нечего.
Беседка между тем затянулась густой зеленью. Так зарастает новой плотью глубокая рана, продолжая болеть внутри. С глаз долой – из головы вон. Не из сердца, нет. Все чаще Айстен просил верного Реджинальда посидеть с больной и на целые сутки окунался в работу. Его заботило исчезновение Феликса – за десять лет эксперимента еще ни один подопытный не покидал вольный город. Во всяком случае, не покидал живым.
– Так он и был полудохлым. Ходячий скелет, легочник, не понятно, в чем душа держалась, – так Айстен охарактеризовал на допросе Феликса Лоопа. – Над таким и куражиться не интересно. Вначале я собирался женить его на сестре – мне это показалось забавным, но потом передумал и решил убить. Жаль, что не довел дела до конца. Видите ли, я просто не принимал этого доходягу всерьез и забеспокоился, только когда он пропал со всех камер слежения. Конечно, я не боялся, что он донесет на меня... нет, ничего такого. Парню, который не помнит собственную фамилию, не придет на ум обратиться в полицию. Но он мог столкнуться с другими людьми, возбудить у них подозрения или набраться чего-то нового и вернуться в город. Посеять там смуту. Собственно, так и вышло. Фигурально выражаясь, он был не просто марионеткой, у которой случайно оборвались веревочки, а ожившей марионеткой с ножницами в руках, которая Бог знает что способна натворить.
– И что вы сделали? – спросила следователь.
– Что я мог? За пределами вольного города я ничего не сумел бы сделать. То есть, теоретически, мог лично отправиться на поиски беглеца, с ружьем за плечами, а Парадиз бросить на произвол судьбы. Или послать Реджинальда. Но он находился при Адели... Поэтому я не стал ловить Лоопа, а приготовился к его возвращению. Вдолбил горожанам в мозги, что парень – предатель и заслуживает смерти. Мол, любой, кто его встретит, обязан уничтожить.
– И?
– Это должно было сработать! Хоть я и пустил все на самотек – из-за Адели, из-за Реджинальда... все равно, это должно было сработать. Внушенная программа тем и хороша, что действует на автопилоте... но, увы, не так слаженно, как хотелось бы. Если бы я сам в тот момент сидел за пультом – я бы спас вольный город. Но из-за Адели мне все сделалось безразлично.
Последние дни Айстен и спал, и ел за компьютером, покидая землянку только по естественной нужде – и тотчас бегом возвращаясь обратно. Солнечные лучи болезненно кололи отвыкшие от дневного света зрачки. Окопался, точно крот, и никого не желал видеть. Несколько раз Рефриджерайтес порывался что-то сообщить, но Генрих отмахивался – «потом, не сейчас, ничего не хочу знать, ставь тарелку и уходи». Кончилось тем, что ассистент начал оставлять еду в прихожей и удаляться кошачьими шагами.
Если бы воспоминания вели себя так же тактично! Они входили без стука, садились на край стола, валялись с дамскими романами в руках на кушетке, бесцеремонно клали пальцы на клавиатуру, слонялись по комнате – и почти у каждого было лицо Адели. Курили тонкие призрачные сигареты – что казалось странным, ведь его любимая не выносила табачного запаха, – и сизый дымок поднимался колечками к потолку. Они упрекали, молча и непреклонно, и Айстену хотелось рыдать от боли, стыда и чувства вины.
В конце концов он не выдержал. Поднялся на поверхность и, слегка пошатываясь, направился к беседке. Непривычная тишина висела над лагерем. Даже птицы смолкли, только из оплетенного вьюном домика сочились легкие, лучезарные голоса.
Генрих тихо подошел и, раздвинув тугие плети, заглянул внутрь. Адели смеялась. Впервые за десять лет он видел ее такой беззаботной и веселой. Кремовая блузка с кокетливо приколотой к вороту незабудкой. Сладкий звон медных колокольчиков. Как будто прошлое беззвучно приблизилось и остановилось у Айстена за спиной. Напротив Адели сидел Реджинальд и, по обыкновению гримасничая и жестикулируя, рассказывал один из своих глупых анекдотов, а она смеялась и жмурилась по-кошачьи.
Айстен слушал, точно оцепенев, а потом обогнул беседку и возник на пороге – неумолимый, как статуя Командора.
– Убирайтесь вон, оба. Возвращайтесь в *** или куда хотите.
– Но, Генрих... – потрясенно пробормотал Рефреджерайтес. Адели встала и положила руку ему на плечо.
– Проваливайте. Мне никто не нужен, я гораздо лучше чувствую себя в одиночестве. И эту дрянь забирайте, – он кивнул на рассыпанные по одеялу книги в кричаще-романтических обложках. – Чтобы через полчаса вас здесь не было.
Генрих остался один. После отъезда Реджинальда и Адели он понял странную вещь: оказывается, все, что он делал, он делал напоказ. Не для себя, как раньше думал, а для тех, кого только что самолично прогнал. Как любой актер, он нуждался в одобрении публики, а теперь, когда зрители покинули «три землянки», спектакль опротивел ему и лишился смысла.
В городе Парадизе все шло своим чередом. Повинуясь приказу свыше, люди рождались, ссорились, влюблялись и умирали, но не с кем было это обсудить. Каждое утро Айстен чуть ли не насильно усаживал себя за компьютер. Настраивал микрофон и включал камеры, но диалога с самим собой не получалось. Апатия захлестывала... монитор переходил в режим stand-by... на глиняных стенах землянки пиявками проступали звезды. Генрих сидел, подперев голову рукой, и таращился в потухший экран. Через пару часов силы ему изменяли, начинала болеть спина, и, отключив систему слежения, он заваливался на кушетку, чтобы в сотый раз перечитать забытый Адели роман.

Продолжение следует...