Вольный город Парадиз окончание

Глава 6

Феликс шел всю ночь. Спать на голой земле – даже в толстом деревенском свитере – он на этот раз не решился. Под утро, когда небо на востоке только-только начало проясняться и нежно, по-летнему, зеленеть, перед ним замаячили унылые коробки семейных гнезд. Неровный асфальт под ногами, картонные стены, тлеющие свечи в черных окнах... как будто никуда и не уходил. Город показался ему темнее ночного леса. В лесу каждое дерево, каждый куст кишели жизнью – мириады светлячков и ночных бабочек, писк, вой, мягкий шелест крыльев. Здесь – текла вялая и сонная полужизнь.
Он знал, что скоро взойдет солнце, но театр останется погруженным в темноту – осветится только маленький квадрат сцены. Там соберутся родственники и приятели, будут разговаривать, перемывать друг другу косточки. Женщины станут хвастаться рукоделием, а парни – карточными победами. Потом кто-нибудь предложит поиграть. Рассядутся вокруг длинного стола, перетасуют колоды... На Феликса вдруг накатило щемящее чувство ностальгии. Тут его дом, хороший ли, плохой. Люди, которых любил – или думал, что любит, а велика ли разница?
Он отмахнулся от непрошеных воспоминаний – сейчас не время для сантиментов. Парадиз должен быть разрушен.
Узнать, кто сегодня дает званый обед, оказалось не так-то просто. Феликс доверился интуиции. Кружил по пустынному городу и принюхивался: не запахнет ли откуда-нибудь едой? Не обычным картофельным супом и овсяным киселем или детской молочной болтанкой, а чесночными бутербродами, корицей и капустной начинкой для пирожков. От голода его нюх обострился, и по благоуханным ниточкам, по матовым переливам светотени он выбрался к семейному гнезду Изабель. Это было некстати – ее отца, Марека, Феликс слегка побаивался.
К дому Изабель примыкал поросший крапивой дворик. Возле глухой стены – заросли длинных, выше человеческого роста, стеблей топинамбура, чуть дальше – полускрытая зеленью бочка для сбора дождевой воды. В этом дворике Феликс и спрятался. За топинамбуром его не могли заметить с улицы, зато сам он видел и слышал все, что происходило вокруг.
Ленивое безмолвие обступило его. Солнце поднялось высоко, и земля, согревшись, разомлела, окуталась белесым маревом пыли. Из-за стены доносились редкие шаги. Позвякивала посуда. Однажды ему почудился тихий возглас Изабель, но от некогда столь желанного звука сердце не забилось сильнее, наоборот – напала неукротимая зевота. В зарослях громко и навязчиво чирикал воробей. До вечеринки оставалось несколько часов. Феликс напился из бочки и, свернувшись калачиком на теплой траве, задремал.
Во сне он дергался и кашлял, как бродячий пес, но ни один из поднимавшихся на крыльцо гостей не обратил на него внимания. Из открытой двери лились ароматы, один другого завлекательнее. В глубине комнат зычный бас Марека приветствовал друзей. Один раз на ступени вышла хозяйка в расцвеченном розами переднике и, задумчиво оглядев скорченную фигуру спящего, нырнула обратно в дом.
Разбудили его голоса, которые пчелиным роем вторглись в сонную голову. Почесываясь и отряхиваясь, Феликс поднялся по лестнице и храбро шагнул в дверной проем.
Он ожидал всеобщего удивления, а то и переполоха, но никто даже не посмотрел в его сторону. Гости меланхолично жевали бутерброды, перекидываясь случайными фразами, слонялись по большой Марековой гостиной, стояли группками.
В кресле у стены, сложив руки на коленях, одиноко сидела тетя Лу. Правый ее глаз, заклеенный пластырем, скрывался за прядью седых волос. Левый, красный, как насиженное яйцо, исходил слезой, а на лице застыло такое выражение, что всякий, кто проходил мимо, затыкал уши. Потому что немое отчаяние звучит громче крика.
Неподалеку Лара с Мирандой разложили на столике недовязанную кофту и склонились над ней, разглядывая узор. Феликсу обе его сестры показались бледными и заторможенными. У одной здоровый румянец сбежал со щек. Умные пальцы другой праздно тискали ажурную материю. Да и все гости выглядели вялыми, как осенние мухи. Между ними, словно челнок – механически-проворно, – сновала Изабель и разливала по кружкам ячменный кофе. На губах ее застыла резиновая улыбка первой красавицы. Замешкалась, неосторожно плеснула бурый напиток на пол. Взглянула на своего воздыхателя с едва уловимой враждебностью.
«У нее глаза, будто у старухиной козы, – подумал Феликс. – А у Миранды, как драгоценные камешки».
Это открытие так потрясло его, что все заготовленные слова испарились.
«Боже мой, – корил себя, – я был слеп, как тетя Лу. Ни красоты не видел, ничего, а только яркую обертку».
Он приблизился и тронул Миранду за плечо.
– Привет.
Девушка растерянно вздрогнула.
– Ты? Пожалуйста, уходи... тебе не надо здесь быть.
– Почему?
– Не надо, не спрашивай.
Испугалась. Даже кончик носа побелел от страха.
– Миранда, а где Ежик? – спросил, и тотчас прикусил язык.
Лето в разгаре.
– Дома, спит. У него температура.
Феликс не поверил своим ушам.
– И ты оставила его одного? Больного? Ежика?! Люди, да что тут у вас делается?
Последнюю фразу он выкрикнул громко, и многие обернулись. Злые, недоверчивые лица. – Вы думаете, где я был? В другом мире, настоящем, которого вы никогда не видели... то есть видели, но не помните. Там не умирают от болезней, и свет горит без огня... А земля родит не только картошку...
Он и раньше не славился ораторским искусством, а нанизанный на булавки их взглядов, и вовсе стал заикаться и городить что попало.
Презрительно засмеялся Ларин брат, Йошка, затряс жидкой бородой: «Свет без огня! Да где это видано? Может, еще и огонь без дыма?» – но остальные его не поддержали. В мучительной тишине Феликс говорил:
– Идемте, я отведу вас туда. Здесь все неправильно, плохо... вы сами не понимаете, насколько плохо. Идемте прямо сейчас. Я покажу дорогу, – он попятился к двери, но никто не последовал за ним. – Тогда... через два часа у моста? Возьмите ваших детей и всех, кого сумеете разбудить. Я буду ждать...
По гостиной прокатился недовольный шелест, расплескался волнами, точно ветер холодным дуновением взбодрил озерную гладь. Миранда уронила голову на руки, а Лара встала и вышла вслед за братом с вязальной спицей в рукаве.
Минут двадцать они молча шагали бок о бок по знойной улице.
– Отгадай загадку, – сказал, наконец, Феликс. – Отчего город и день, и ночь спит – почти весь, и только в одном месте что-нибудь происходит. Почему люди не могут собираться, играть, разговаривать сразу в нескольких гнездах одновременно?
– Ну, это просто... – отозвалась Лара и споткнулась о конец фразы. Закусила губы. Тонкие брови над широкой переносицей взлетели елочкой.


– Ну? Что же ты? Не отвечает, да? – он сочувственно усмехнулся.
– Потому, что бог один и не может находиться сразу во многих местах, а без его воли в мире ничего не происходит, – произнесла она с запинкой. – Он управляет всеми.
– Бог, говоришь? И кто же это, по-твоему, такой?
– Тот, кто дает нам еду и дрова для печей. Кто советует и наблюдает. Кто...
– Правильно, – кивнул Феликс. – Только нами правит не Бог. Не тот Бог, который есть любовь, а глупый, злобный божок. Ему нравится смотреть, как мы мучимся, и он пальцем не шевельнет, чтобы помочь. Наоборот, сам же и кинет камень – посмотреть, как раздавленные букашки корчатся от боли. Позолоченный идол, которого у нас не хватает смелости развенчать. Постой, а это что?! – он заметил спицу. – Ты зачем это взяла? Он велит меня убить? Да?
Лара смутилась.
– Нет, что ты, – пробормотала, пряча спицу глубже в рукав.
– Пожалуйста, не лги, – он следил за ее руками, готовый увернуться от удара. Тоскливо заныло в боку – как будто туда уже воткнулось заостренное железо. Как долго человек протянет с такой раной? Начнется заражение крови, инфекции...
– Он... да, велел. Но сейчас молчит. Он мало говорит с нами в последнее время. Люди растеряны, не знают, как себя вести. Я не хочу убивать тебя, Феликс! – спица звякнула об асфальт. – Беги из города, пока не поздно. Не ходи к мосту. Тебя побьют камнями. Пока мы здесь говорим, люди уже собирают булыжники.
Он беспомощно пожал плечами.
– Да, понимаю. Вероятно, так и будет... Но я не могу просто взять и убежать. Я должен хотя бы попытаться что-то сделать. Пойдем вместе?
– Нет.
– Жаль... Ну что, тогда прощай, наверное...
– Погоди, – усмехнулась Лара. – Теперь твой черед отгадывать. Как бог управляет нами, если он там, далеко, а мы здесь?
Феликс отер лоб потной ладонью. Укоризненно глянул вверх, туда, где, тенями набегая на солнце, неслись яркие серебряные облака.
– Не знаю.
– Тогда слушай правильный ответ. Потому что любой из нас имеет при себе частичку божественного.
Она провела рукой у себя за ухом – небрежно, будто поправила волосы – и протянула Феликсу крохотного золотого жучка.
– Вот, поймала, когда причесывалась. Сначала думала, что это просто такое украшение, ну, что-то вроде заколки, а потом обнаружила, что без него в голове наступает тишина. Хочешь, забирай – тебе сейчас нужнее. Весь город против тебя, а эта штука вдруг да подскажет, как спастись.
– Ну, это вряд ли, – он брезгливо взял насекомое двумя пальцами. Оно было не крупнее божьей коровки и слабо шевелило усиками. – Так вот оно что. Божественная частица, говоришь? – он бросил жука на асфальт и наступил каблуком. – А теперь пойдешь со мной?


После отъезда друзей Генрих Айстен понял странную вещь: оказывается, все, что он делал, он делал напоказ. Как любой актер, он нуждался в одобрении зрителей, и потому, сидя на скамье подсудимых, благодарил в душе всех, кто дал ему возможность публично отыграть финальный акт.
Он говорил «спасибо» Ларе и Феликсу Лоопам, которые, обретя свободу воли, оказались сильнее безвольной толпы. Как видно, личность не вычерпать до дна. Все равно что-то на донышке да останется, и это что-то – настоящее.
Он был признателен своим бедным, замученным подопытным кроликам – жителям вольного города, которые хоть и кидали в Лоопов камнями, но вяло, так что ни один камешек не угодил в цель. Брат и сестра, невредимые, бежали из Парадиза и добрались до «деревушки-под-обрывом», где по совету потрясенной соседки наконец обратились в полицию.
Он почти по-доброму вспоминал тех, кто арестовал его в «трех землянках». Одичавший, выпотрошенный, высосанный до капли подземными звездами, чувством вины и одиночеством, Генрих не сопротивлялся. Только повторял, что ему надо обязательно дочитать какой-то роман. Последняя страничка осталась. Эпилог.
Он хотел помянуть их всех на суде, в последнем слове, но, поднявшись со скамьи, вдруг понял, что ничего говорить не нужно. Слова сказаны и отзвучали, а теперь пришло время продемонстрировать миру свой оскал.
И Айстен принялся разматывать шарф...


Эпилог

Адели Райт отправилась в дорогу по весенней распутице. Лужайки и холмы голубели пролеской, а из ложбин солнце вытапливало запоздалые островки снега. Километрах в семидесяти от *** автомобиль чуть не завяз в огромной луже. Пришлось оставить его на попечение любезного фермера, а дальше ехать на попутных тракторах.
До деревушки-под-обрывом она добралась к вечеру. Дом с двумя тополями у калитки отыскала без труда – благо, видела его не раз на следственных фотографиях. Только с тех пор он не изменился, нет, но неуловимо похорошел. Подрумянился закатным багрянцем, как в духовке пирог.
Дверь открыл застенчивый парень в тениске и тренировочных штанах. Увидев Адели, отступил на шаг и робко улыбнулся. Из-за его плеча выглядывала молодая женщина с ребенком на руках.
– Привет, Феликс, – поздоровалась Адели. – А вы, должно быть, Миранда? Вас не узнать – так расцвели. А как Ежик вырос!
– Ему уже годик, – сказала молодая мать и опустила сына на пол. Мальчик, смешно переваливаясь, заковылял в глубь прихожей.
– Вот, решили сохранить семейное гнездо, – словно извиняясь, пояснил Феликс. – Мы ведь все остались без роду-племени.
– Вы меня помните? – спросила Адели. – Я – Адели Райт, свидетельница по делу о вольном городе. Приехала рассказать, чем закончился судебный процесс.
Но они замахали руками:
– Не надо, не надо! Ничего не хотим об этом знать. Он – жалкий человек. А вы не стойте на пороге, заходите в дом. Мы как раз собираемся ужинать. Вы, наверное, проголодались, госпожа Райт?
– Очень, – призналась Адели.
Они прошли в гостиную. Не богато, но уютно, чисто. Посреди комнаты стол, покрытый белой скатертью. Старые резные стулья и такой же буфет. В углу перед окном – тумбочка под кружевной салфеткой, а на ней настольная лампа.
– Вот сюда, пожалуйста, – пригласил Феликс. – Познакомьтесь с тетей Лу.
Рядом с тумбочкой сидела красивая седовласая женщина. На ее коленях лежал кусок ткани с прорисованным углем букетом роз. Поворачивая лампу то так, то эдак, она ловила яркие капли света и медленно, по нескольку раз примеряясь, делала стежок за стежком.
– С Божьей помощью, дети, один лепесток готов. Здравствуй, милая, – обратилась она к Адели.
– Вы шьете, тетя Лу?!
– Лекарства помогли, она снова видит одним глазом, – прошептал Феликс.
– Да ты не шушукай, – ласково остановила она его. – Божьей милостью, вижу. Не очень хорошо – работать трудно. Но какая разница – вышивать по стежку в час или по целой розе? Главное, чтобы в конце концов, хоть через месяц, хоть через год, но получился букет. А в нем – вся ты. Главное, дети, выразить себя, хоть по стежку.
Хозяйка внесла большое блюдо под стеклянной крышкой и поставила на середину стола. Принялась расставлять тарелки. У ее ног крутился Ежик, тянул то за материнскую юбку, то за угол скатерти, смеялся и лопотал на своем замысловатом языке. Миранда притворно сердилась, отводя его пальчики, а Феликс и Адели радостно переглядывались. Потому что как вышивка начинается с лепестка, так надежда иногда вырастает из улыбки ребенка.