Здравствуй и прощай продолжение еще

Он смотрел в окно, но не видел ни полей, мимо которых они проезжали, ни ползающих по полю машин, ни людей – не видел ничего, кроме ее освещенного солнцем профиля, на который он краешком глаза, не в силах оторваться, смотрел.
Может быть, почувствовав его взгляд, она обернулась, обернулся и он. Ее лицо в свете заходящего солнца показалось ему теперь особенно, необыкновенно, невыразимо прекрасным.
Вновь подошел официант, принес заказанное, расставил и спросив, не нужно ли чего-то еще («Нет, спасибо»), отошел к себе.
Их разговор быстро соскользнул на литературу, потом на живопись – впрочем, говорила сейчас в основном она. Он, редко пропускавший возможность посетить очередную выставку, не говоря уже о хороших музеях, слушал ее со смешанным чувством восхищения и досады – досады на то, что ему, считавшемуся в среде коллег чуть ли не знатоком живописи, на самом деле так мало известно. Имена почти забытых художников, то, что они создали, их эпоха, окружение упоминались ею так, как если бы она была их современницей.

– Вы – искусствовед? – скорее сказал, чем спросил он.
Она улыбнулась:
– Нет, я биолог. Но я из семьи художников, и мой отец... Извините, мне звонят.
Она достала из сумочки телефон, поднесла к уху:
– Ох, наконец! Я уже не знала, что мне думать, почему ты не звонишь… Когда?..
Его вдруг захлестнула волна ревности к этому «некто» – мужу?.. любовнику?.. другу?.. Он старался не слышать ее ласкового тона, нежности, с которой она обращалась к нему. Наконец со словами «Да, конечно. Целую тебя» она окончила разговор, уложила телефон в сумочку.
– Звонил сын. Я уже начала беспокоиться, почему он третий день не звонит. Но, слава Богу, все в порядке. Знаете, за детей беспокоишься, пока живешь. Ну а потом им предстоит так же, пока живут, беспокоиться за своих детей. Впрочем... мужчинам это чувство, кажется, меньше знакомо?.. Или не у всех так?

Он ответил глухо – захлестнувшая его волна еще не отошла:
– Мне... трудно об этом судить. У меня, к сожалению, нет детей. Так сложилась жизнь. Вначале все поглотила наука, потом...
– Я понимаю. Мне самой было трудно решиться. Казалось, это конец моей работе, конец всему, что я с таким усердием начинала. Потом, когда родился сын, я поняла, что все мои переживания, все мысли о конце – это был... голос эгоизма. И сейчас я счастлива, что приняла такое решение. Нет, я не бросила работу, не бросила заниматься исследованиями. Многие вещи в своей специальности я даже стала понимать лучше. Но извините, может быть, для вас это...
– Нет. Просто у каждого своя дорога. А ваш... муж – он...

На какой-то миг тень пробежала по ее лицу.
– Мой муж, – она чуть опустила глаза, – он... Он оказался не готов к этому. Для него рождение ребенка было катастрофой, крушением его планов. И нам пришлось расстаться. Теперь это в прошлом, я могу говорить об этом спокойнее. Я даже могу его понять. Не все мужчины могут смириться с тем, что на их свободное время имеет право кто-то другой. Особенно маленький ребенок.
Возможно, почувствовав в ее словах какой-то упрек себе, он вдруг стал рассказывать ей о своей прошлой жизни, о том, чего ему стоило, покинув страну, для которой он с самого первого дня своего появления на свет был нежеланным пасынком, начать в сорок лет новую жизнь – в другой стране, в которой все, начиная с языка, было другим. В стране, в которой он тоже был нежеланным пришельцем и еще менее желанным конкурентом.
Он говорил, со страхом чувствуя свое возрастающее волнение, с которым всегда приходили ошибки в языке, тянущие за собой следующие ошибки – говорил, стыдясь своих обмолвок и того, что сидящая перед ним женщина может принять сказанное за попытку оправдаться.



В какой-то момент он на несколько секунд запнулся, подыскивая слово, поднял на нее глаза, и увидел ее улыбку.
– Мы можем говорить по-русски... Да, я знаю этот язык. Я учила его в школе. Потом на специальном курсе в университете. Потом я училась в аспирантуре в Москве. Мои русские знакомые говорят, что мой русский – аутентичный. Но это, все же, только красивый комплимент. Когда я некоторое время не имею шанс... возможность говорить по-русски, я замечаю, что какие-то немецкие конструкции или даже слова приходят как гости, которых не приглашали.
– Вы болгарка?
– Да. Как вы угадали?
– По акценту. У нас на факультете есть женщина-доцент из Болгарии, мы с ней иногда говорим по-русски, у нее такой же акцент, как у Вас – легкий, почти незаметный.
– Да? Интересно, я об этом не думала. Но вы говорили... Вы рассказывали про вашу жизнь... там. Или, может быть, вам тяжело об этом говорить? Знаете, в нашем институте работают два... двое коллег из России; один из Москвы, другой из Новосибирска. Мы часто друг с другом разговариваем. И я многое от них знаю. Но мы в Болгарии тоже знаем, моя семья знает, какая тяжелая рука была у нашего «большого брата». Когда в Болгарию пришли «освободители», то дядю моей матери и его трех... троих сыновей сразу арестовали. Хотя они не были на стороне немцев. И только через много лет мы узнали, что их отправили в Россию, в лагерь. И они все там погибли. И такие случаи, как в нашей семье – их было не так мало.

– Я слышал, что Борис Христов после 1945-го года не приезжал в Болгарию. Это правда?
– Христов... он вам нравится?
– Это лучший бас, какого я слышал. Мне он кажется даже более значительным, чем Шаляпин.
– Христов – он может быть больше... как это лучше сказать... больше европейский. Или более точно: в его пении соединяются болгарское и итальянское.
– Я знаю многие его записи. Его Филипп! Каждый раз, когда это слушаешь, пробирает дрожь. Или Борис. Или Мефисто. Или Лепорелло. Или...
– Скажите, – она посмотрела на него с легкой улыбкой, – если бы я не была из Болгарии, вы бы вспомнили в нашем разговоре о Христове?
– Не знаю. Наверное, нет. Впрочем... может быть, если бы пришлось к слову. Знаете, есть даже очень хорошие музыканты, настоящие звезды, но их нельзя слушать много раз подряд. Христов для меня – редкий случай. Я могу несколько раз подряд слушать, как он поет эту арию Филиппа или «Для берегов отчизны дальной» – и каждый раз открываются новые краски, кажется, что он поет по-новому. А вообще, Болгария – страна басов.
Она рассмеялась:
– Ну, певцы – это не все, что у нас есть.
– Я знаю.
– Вы уже были... бывали в Болгарии?
– Да, дважды. Во второй раз я ездил туда уже из Германии. Встречался с коллегами- математиками из Софийского университета и Академии наук. Ну и немного поездил – сколько хватило времени. Был в Пловдиве, в Варне, в Бургасе. Знаете, что меня в Болгарии особенно поразило? Спокойствие людей. А это были уже совсем не такие спокойные времена. До этого я был в Венгрии, там напряженность чувствовалась в воздухе. А тут – такое спокойствие.
– Нет, у нас все не так просто. К сожалению. Все сложно. Очень сложно…

Продолжение следует…


*Болгарский оперный певец, его называли величайшим басом второй половины XX века
*Ария короля Филиппа из оперы «Дон Карлос»