Здравствуй и прощай продолжение

первая часть здесь

– Что ж, разве они не были чужими среди чужих? И когда это стало возможно, этих чужих изгнали. Отовсюду. А потом – из жизни.

– Но... Нет! Это – нет!..

– Нет – потому что они были так значительны?.. Я не знаю, говорит ли Вам что-нибудь имя Хаусдорф. Феликс Хаусдорф. Он был одной из ярких звезд в математике.

– Я слышала это имя от моего брата. Его диссертация была связана с Хаусдорфом. Мне даже запомнилось из заглавия… «Мера Хаусдорфа»... кажется, так. Потом брат работал как postdoc в этом... Хаусдорф-центре.

– Да, Хаусдорф-Центр. Хаусдорф-профессуры. Стипендии. Сейчас. А тогда... 1935-й год. Изгнание из университета. Годы и годы – семь лет! – жизни, когда каждый прожитый день превращается в цепь унижений. И наконец – финал. 1942-й, начало. Последние депортации. Накануне дня, когда он должен был быть депортирован, Хаусдорф покончил с собой... Это – о «значительных». Впрочем, что вообще такое «значительность»? Критерий, жить человеку или не жить? Знаете, когда дьявол выходит на охоту, напрасно ожидать спасения… Но не будем больше об этом говорить.

– Это моя вина. Я затронула эту тему.

– Нет, нет, все в порядке.

– Но вы рядом с Кафкой назвали Малера. Это было случайно – или вы думаете, есть какая-то связь? Что-то общее?

– Общее? Вряд ли. Впрочем... Кафка мог бы сказать о себе то же, что сказал когда-то Малер: трижды лишен родины – как чех в Австрии, как австриец...

– Да, я знаю это высказывание. Но...

– Нет, Малера я назвал как пример, что даже такой гений не может быть спасен, когда...

– ...дьявол выходит на охоту.

– Тут просто неоткуда ждать спасения. Сатанинство захватывает всех. Как чума, как...

– Ну вот видите. Я опять навела вас на эту тему.

– Нет, это я виноват. Действительно, не надо больше об этом.

– Вернемся к Малеру. То, что вы сказали о нем: гений – это ваше личное мнение? Или...

– Для меня Малер – это не просто музыка. Это – совершенно другое видение мира. Другое, чем было в музыке до него.

– В каком смысле – другое?

– Знаете, так получилось, что мое знакомство с его музыкой началось с Восьмой симфонии – услышал ее в концерте. Это былo... ощущение мира как гигантской драмы. Гигантской развертывающейся драмы, в чем-то подобной катастрофам во Вселенной. Драмы, от которой веет дыханием Ветхого Завета. Трагедии, в которой Добро и Зло сталкиваются в огромных масштабах. И в центре этой драмы, этой трагедии, в ее эпицентре – человек.

Потом, когда я послушал другие вещи Малера, это мое впечатление только подтвердилось.

Впрочем, я ведь не музыкант и уж тем более не музыковед. Когда я как-то сказал нечто подобное моему знакомому музыковеду, он только вежливо улыбнулся.

– А мое знакомство с музыкой Малера началось с Adagietto. До этого я долго – это, может быть, смешно – боялась слушать его музыку. Наверное, потому, что слишком много слышала о ней от моих друзей-музыкантов. Одни говорили, что это – одна из вершин музыки вообще. Другие– что талант Малера, как композитора, был меньше его концепций. Что в его музыке смешаны разные стили, что она эклектическая... Но вот я услышала отрывки из Adagietto, в этом фильме...

– «Смерть в Венеции».

– Да. «Смерть в Венеции». Эта музыка... она врезалась в сердце. Она – как прощание. Мир прощается с человеком. Человеком, который выполнил свое назначение и уходит. И мир прощается с ним. Все, к чему человек прикасался в жизни, говорит ему «прощай». В этой музыке так много... так много утешения. И слез. Потому что плачет каждая вещь, которая расстается с уходящим. Потом я прослушала многое из того, что Малер написал. Что-то осталось в памяти, что-то исчезло. Не исчезло Adagietto. Я его слушала столько раз, что, наверное, знаю наизусть. Может быть это лучшее, что создано в музыке о Прощании. Не знаю. Я ведь тоже не музыкант. Но... извините, я, кажется, вас прервала.

– Нет, что вы! То, что вы сказали сейчас об этой музыке... лучше сказать, наверное, невозможно.

Они разговорились о Малере, потом о музыке вообще. У них оказались близкими музыкальные вкусы, любимые композиторы, произведения, исполнители.

Зная за собой, что его немецкий хорош – или, во всяком случае, сносен – до тех пор, пока он не начинает волноваться и говорить быстро и много, он старался унять свое волнение, не дать ему проскользнуть в речь, в основном слушать ее. И все же несколько раз он поймал себя на неловких, грубых ошибках – впрочем, она, кажется, не заметила их, а может быть простила.

Но постепенно разговор их стал иссякать, и у него вновь возник страх, что сидящая напротив него женщина, вежливо ему улыбнувшись и поблагодарив за беседу, возвратится к своей книге.

Она уже, кажется, собиралась это сделать, когда в их купе заглянул разносчик кофе и спросил, может быть господа желают...

– Нет, спасибо.

Разносчик прошел со своей тележкой дальше.

– О, извините! Я сказала ему «нет» – может быть, вы хотели кофе. Но он через пару минут вернется, и...

– Нет, нет, я не собирался – да и сейчас уже обеденное время. Может быть, имеет смысл пойти пообедать в ресторан. Он здесь неплохой: я часто езжу этим поездом...

Она вскинула на него взгляд и улыбнулась:

– Да, я знаю. Но...

– Разрешите мне пригласить Вас. Пожалуйста, доставьте мне это удовольствие.

Все время, пока они шли – она впереди, он чуть позади – он думал о том, как ему сделать, чтобы эта встреча не закончилась через несколько часов расставанием навсегда. Мысль о том, что он не знает о ней ничего, не знает даже, как ее зовут, мучила его. Может быть, она замужем? Может быть, она вообще живет в другой стране, а здесь проездом. Едет ли она до Мюнхена или выходит раньше?

Они уже входили в вагон-ресторан, когда он взял ее под руку. Она не отняла руки, не обернулась с удивлением, лишь слегка улыбнулась.

Они выбрали столик, сели. Из окна были видны раскинувшиеся вдалеке освещенные солнцем поля. По полям медленно, словно утомленные летним зноем, ползли тракторы и грузовики: шла уборка сена. И тракторы, и грузовики, и люди, скатывающие сено в тюки, издали казались игрушечными.

Подошел официант, принял заказ и отошел.

Некоторое время они сидели молча, глядя в окно, думая каждый о своем, или, может быть, боясь нарушить молчание какой-нибудь неловкой фразой.

Продолжение следует…

* Немецкий математик, один из основоположников современной топологии, профессор нескольких университетов. В 1935 году был отстранен от преподавательской деятельности, в 1942-м перед отправкой его с семьей в нацистский концлагерь покончил с собой.

* Постдокторантура (постдок) - в странах Западной Европы, Америки, Австралии научное исследование, выполняемое ученым, недавно получившим докторскую степень (соответствующую нашей степени кандидата наук)

* Полный текст малеровского высказывания: «Я трижды лишен родины – как чех в Австрии, как австриец среди немцев и как еврей во всем мире – я повсюду незваный гость, везде я нежеланен…»

третья часть здесь