Забор образцов Ч.3

- Па-а-сторонись! - Оттолкнул он рукой, что-то или кого-то, отвоёвывая пространство для рывка. После чего, как бы непроизвольно копируя спринтера, присел, увидев боковым зрением, отвисшую от удивления челюсть снова ставшего лиловоглазым лаборанта Ваню-Иоанна. С ним явно творилось что-то неладное. К глазам- сливам прибавился нос-банан, судя по многочисленным черным крапинам, с давно истекшим сроком годности. Или это был клюв? Разбираться было некогда. Бенедикт с низкого старта ринулся к окну, выставив вперед сумку. - Зашиб-у-у-у! – с утробным криком альфа-самца он пришпорил себя, набирая скорость…

 Курякин поднял выпавший из рук планшет и поискал глазами жену. Оказалось, она сидела рядом с ним на диване, подложив под спину пару подушек для удобства, и листала журнал «Домоводство», что-то мурлыча себе под нос. Придвинувшись поближе, Бенедикт обнял её за плечи. От волос супруги исходил аромат абрикосового шампуня из подарочного набора, привезённого им из недавней столичной командировки. Ему стало хорошо и спокойно. Оставалось, правда, какое-то странное чувство тревоги, но причина этой тревоги была неясна и размыта.

- Люсь, повернись, скажу что-то.

Жена отложила журнал и повернулась к нему. Взгляд её серых глаз был вроде бы серьёзен, но в уголках можно было рассмотреть знакомые смешинки.

-  Говори, благоверный. Только предупреждаю для соблазнения рановато. Дети еще не спят.

- То есть, разговоры я только об этом могу заводить?

- Ну не о закрутках же.

- Да нет, я о нас с тобой.

- У-у! Интригующее начало. И о чём сказать хотел?

- Помнишь нашу первую встречу?

- Чего ж не помнить-то. Если бы я тогда сама не подошла к тебе, до сих пор бы вокруг дома круги нарезал. - Улыбнулась супруга и прижалась к его плечу.

- Ага! То есть муж у тебя безынициативная размазня?

- С чего бы? Наоборот, целеустремлённый. Помнишь, что ты ответил, когда я спросила, куда пойдём.

- Вперёд?

- Ага, к сияющим вершинам. Забыл, что ли. В-в-в….  п-п-подъезд! Я тогда подумала, за что ж мне, такой всей из себя фее, хотя и импозантный, но заика. Потом сообразила. Ты же замерз как цуцик. И, в принципе, не прогадала. Отогрелся, и у тебя язык развязался. Комплиментщик ты ещё тот. Хотя по правде это была простая констатация фактов в добавленной тобой красивой вербальной упаковке.

- М-да, скромность в тебе явно не квартировала.

- Ну, тады ты, значится, враль?

- Ни в коем разе. Всё правда. И если придерживаться её, ты, родная моя, и осталось такой же, как и при первой нашей встрече.

- Ну, уж тут ты загнул, милый.

- Есть, конечно, изменения, но самую малость.

- Окей, принято, - улыбнулась супруга, - ты у меня тоже, ещё, так сказать, ни в одном месте молью не траченый. Вот что значит вести здоровый образ жизни. Если бы ещё…

- Не-е!  Даже не уговаривай, ни на какую йогу я тобой ходить не буду! Хватит с меня твоего здорового питания. Ну ты сама посмотри, какой из меня йог. Курякин посмотрел на хитренько улыбающуюся жену.

- Ой, Люся, умеешь ты разговор в нужное тебе русло перевести. Но сейчас не тот случай. Сейчас, единственная, я буду делать тебе признание. Мадам! Торжественно начал Курякин, но не удержавшись прыснул. – Ладно, давай серьёзно. Люсь, родная моя, вся эта повседневная рутина, имеет свойства покрывать пылью наши чувства. Мы начинаем воспринимать друг друга, как нечто обыденное, положенное нам по праву. Но это не так. Мне кажется, мы обязаны подтверждать эти права друг на друга каждый день, каждую минуту. Мы, как кондуктора в общественном транспорте, постоянно должны талдычить: «Граждане, покупайте проездные билеты, на линии работает контролер.» Нам нужно каждый день напоминать друг другу, что мы муж и жена, которые поклялись быть вместе и в горе, и радости. Просыпаясь каждое утро благодарить судьбу, за то, что дала шанс нам быть вместе. Заботиться друг о друге, не лениться говорить комплименты, дарить улыбки. И это не заезженные штампы из книги «Психологическая помощь в браке». Это, солнце моё, то, что я чувствую к тебе с того самого момента, когда впервые увидел тебя на вступительном экзамене по физике в универ. Помнишь, как тебе шепнули подсказку со стола сзади.

- Чего. Это был ты? Нифига себе признание через двадцать лет. Я же только благодаря ей не срезалась. А ведь даже спасибо не сказала. Стоп.  И это ты полкурса дуплился, чтобы начать со мной встречаться? Хотя, как сам признался, влюбился с первого взгляда. Мне ж не к лицу было выяснять временной отрезок этого первого взгляда. А оно вон как! Я-то думала, что это мне всё так просто далось? В смысле, без особых усилий. Не пользуясь удавкой и поддержкой милиции привести тебя в загс.  Ну ты продолжай, продолжай, глядишь, еще чего узнаю, - сказала покрасневшая от удовольствия супруга.

- Я к тому веду, родная, что всегда буду стараться быть достойным тебя. Моей жены, матери моих детей. Потому что судьба схожа с этим контролером. За невнимание так оштрафует - мама не горюй! А зачем нам это? Засим, постараюсь повторять, как мантру.  «Люся, ты моя ненаглядная, единственная, неповторимая, обаятельная, сказочно красивая. Я люблю тебя! Я очень тебя люблю!»

- И я тебя, милый, люблю. Ты мой свет, моя радость, моё дыхание. Ты мой единственный. Ты мой муж, - супруга смущенно отвела повлажневшие глаза. - Блин. Спасибо современной косметике. А то бы вся тушь сейчас потекла.  Всё б нам реветь. От горя, от счастья. Только дай повод. И здравствуй Ниагарский водопад! - Сказала она, вытирая носовым платком слёзы. – Вот мы бабы – дуры. Э-э! Смешливый. Так о себе только мы можем говорить. Усёк.

- А то! Мне ли не знать, что вся эта белость и пушистость - только замануха для носителей Х-хромосомы, а на самом деле это только прикрытие стальных доспехов.  Но это к тебе, естественно, никакого отношения не имеет. Ты по-настоящему белая и пушистая.

- М-да. «Лев пьяных не любил, сам в рот не брал хмельного, но обожал подхалимаж». Прогиб засчитан. Что с тобой, милый?

На Бенедикта неожиданно навалилась какая-то странная усталость, и супруга моментально уловила перемену в настроении мужа.

- Да что-то глаза слипаются. От погоды, наверное?  Люсь, я посплю немного, а потом на рынок сгоняю. Лады?

- Лады. Поспи, родной. А беречь твой сон буду я.

- Тоже мне, нашла Мастера.

- Ну не всем же достаётся, такой как Булгаков. Или, положим, Кит Харрингтон.

— Это ты в пику мне за Эмилию Кларк, что ли?

- Да ни в коем разе!  Я же белая и пушистая, и нисколько не мстительная. Местами. - Не удержалась от колкости супруга. - Да. А шапочку я тебе свяжу. Ты опять свою где-то посеял.

- Да не надо мне. Сонно заартачился Курякин, у которого четыре или пять связанных супругой и якобы потерянных шапок лежали в гараже.

- Надо. Засыпай, любимый. А я тебе колыбельную спою.

Жена стала тихонько напевать. Песня, выбранная для колыбельной, была немного странной.

Мы выбираем – нас выбирают,

Как это часто не совпадает.

Я за тобою следую тенью,

Я привыкаю к несовпаденью.

Вот. Это оно, - подумал Бенедикт. Вот что меня всё время тревожило. Несовпадение. Несовпадение чего. Времени и места. Оказался не в том месте, не в то время? Кто оказался. Я? Да, но какая мне разница, я же сплю? А во сне все эти временные и пространственные характеристики нужны мне как козе баян. И точно. Зачем, они мне во сне. Вот я лох! Правду говорят. Без лоха и жизнь плоха. Нет, не так. Без лоха и жизнь – блоха! Блоха? Ох-ха-ха…

- У него веко дрогнуло. О ещё раз! -  Услышал Курякин, чей-то голос. Он с трудом приоткрыл глаза и увидел наклонившегося над ним с полотенцем и какой-то авангардистского вида мензуркой вахтера –блохоида. Рядом с ним стояло странное существо, похожее на большую птицу с круглыми лиловыми глазами и блестящим черным оперением.

-  Ну слава святому кварку и бозону Хигса! Кажись, оклемался, - сказала птица до боли знакомым голосом лаборанта, скорее всего принявшего своё настоящее обличие. – Алаверды, Курякин. Я пришёл к тебе с рассолом, рассказать, что солнце встало. Ну, и то, что ты - везунчик, коих в мире очень мало, - добавил отсебятины лиловоглазый представитель космических пернатых. – Кстати, как ощущеньице? Не каждому удаётся воочию увидеть боевого куроида.

- Ты черный? - После некоторого молчания спросил Бенедикт.

Куроид Ваня задумчиво шмыгнул большим иссиня-чёрным клювом, что, скорее всего, означало некоторую степень замешательства.

- Прямо как в том анекдоте. Так вот ты какой, северный олень!  То есть, всё остальное тебя устраивает. Ты чё, расист?

- Да нет, - несколько отстраненно произнес Курякин, - мне только Весли Снайпс не нравится. Да и то, в заключительной части его трилогии о вампирах. В первых двух он очень даже ничего. А мы, собственно, где?

- В медицинском отсеке звездолета. Оказываю тебе необходимую первую помощь. Попрыгунчик ты наш. Да это я не тебе! -  Он повернулся он к состроившему обиженную гримасу вахтеру.

- Ты, Курякин, родился в рубашке, штанах и даже бандане, - продолжал куроид, - как только тебя силовое поле на атомы не распылило, до сих пор не понимаю.  Летал бы тут сейчас в виде наносоединений. У тебя, кстати, к гуле на лбу еще парочка чуть поменьше присоседилась. Я вообще начинаю задумываться, не сплошная кость ли там у тебя, а мозги в другом месте хранятся. Может, всё-таки есть какая-нибудь аномалия у вашего гуманоидного брата. Вот тебе полотенце. Обвяжи вокруг головы. Сиди здесь и не рыпайся никуда. Не всю жизнь же с нашатырем за тобой бегать.

- А ты куда?

- Пойду крио-камеры готовить. Через час на сверхсветовую выйдем. Тебе какого-нибудь мишку или черепашку-ниндзя в капсулу положить? Или уже большой? Ладно не грузись. Неудачная шутка. Отдыхай пока, охотничий сокол. Слышь, Курякин, а может ты меня усыновишь? Нет. Ну, значит, быть мне по жизни Какашкиным.

Куроид изучающе посмотрел на Бенедикта.

- Что-то я смотрю ты совсем скис. Ничего не спрашиваешь. Хотя, может, оно и лучшему. У нас говорят: «Любопытство сгубило Котэ.» Водится на Куре такая трёхметровая хвостатая сволочь. Белая, пушистая вся. Ужас, короче. Столько нервов куроидам попортила. Пришлось из-за неё даже боевыми стать. И это нам-то, чёрным и пернатым пацифистам.

- У нас по этому случаю говорят: Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

- Не слышал. Что прям нос оторвали?  Жестко у вас.  Хотя чего от вас ожидать - суровая страна, суровый климат, суровые поговорки. Ах, да! В этой мензурке - успокаивающий напиток, что-то типа чая, но с более мощным эффектом. Будет невмоготу от всяких мыслей тоскливых - употреби, помогает, - куроид грузно повернулся и вышел из отсека. Вслед за ним последовал немного подпрыгивающий при ходьбе вахтер.

Курякин машинально обвязал голову влажным полотенцем и подозрительно посмотрел на оставленную мензурку. Он не любил стимуляторы и решил обойтись без этого космического пойла. При осмотре отсека ему на секунду показалось, что на дальней кушетке в углу примостилась супруга с томиком Мураками в руках. Но порядком измотанный всеми этими играми разума Бенедикт не повёлся, и разочарованный фантом исчез. Хотя Курякин понимал, что это было просто видение. И в не изобилующем предметами помещении медицинского отсека стало как-то особенно пусто. Ощущение пустоты было и в душе. В замотанной полотенцем голове крутилось где-то читанное.

Пусто в зимнем парке.*

Птицы улетели,

Деревья срубили…

Снег убрали.

Бенедикт прилег на кушетку, где ему привиделась жена и задумался. Отчего эта пустота? Скорее всего, от того, что самые главные в жизни слова, так и остались несказанными. Это надо было как-то исправлять. Упорства ему было не занимать, вот еще немного удачи бы не помешало. Но он верил, что кокетка-фортуна наконец-то одарит его своим вниманием, он вернётся домой и скажет своему любимому человеку эти слова. А их надо было сказать любой ценой. И они должны быть услышаны, обязательно услышаны! Иначе терялся пресловутый смысл жизни, который люди так самозабвенно искали тысячелетиями.

Он усмехнулся. Это не было озарением, и Бенедикт, разумеется, не собирался вскакивать с кушетки и гацать по звездолету с криком «Эврика!» Но ему казалось, что он отыскал его, тот самый смысл жизни. А заключался он в том, что у каждого из нас в жизни должен быть главный для нас человек, которому мы и должны сказать эти самые главные слова. Как-то так. А космос этот…- Курякин поправил на голове немного сползшее полотенце и поудобнее устроился на кушетке, - космос этот мы разъясним.

- Ну что, богатырь, в плечах не жмёт капсулка-то? Ноги подгибать не надо, а то сомлеешь за перелет – распрямляй потом тебя! - Невинно округлил глаза-сливы куроид, набирая что-то на мерцающей цифровой панели. Довольно просторный прозрачный тубус крио-камеры, в котором, можно было разместить ещё парочку Бенедиктов, стал медленно наполнятся густым багровым гелем.

- Не боись, Курякин, анабиоз - штука противная, но не страшная. Самое главное - не думать, из чего этот питательный гель сделан. У тебя ж все жизненные функции на нуле будут. Жевать что-то надо. А тут прям чистая польза, замешанная на плазме из крови нанайских мальчиков. Мы тут пару детских пансионатов спонсируем. Добровольное донорство, между прочим, никто не отменял!

- Чего?

- Ничего. Забыли! Это я типа схохмил, чтобы тебя подбодрить. Правда, шутка вышла из разряда плоскостных. Но оцени старание, - куроид защёлкнул крышку панели управления и ободряюще улыбнулся Бенедикту. - Ладно, давай, не кашляй. Всё! - показал он знаком замечтавшемуся около своей капсулы блохоиду, - кому стоим? Запрыгивай. Тьфу, ты! Обидчивое ты наше! Размещайся.

Гель медленно обволакивал плечи. Вот же, блин, «Этюд в багровых тонах», - подумал Курякин, - жутковато как-то… а что, если… Ладно надо отвлечься, не то придётся им потом извлекать малахольного. Почитать что-нибудь? - Он вспомнил как увидел у Люси в блокноте выписанное ею стихотворение. Она всегда выписывала особо понравившиеся ей стихи. О чём же оно было? Память Курякина никогда не подводила, но тут очевидно из-за всего навалившегося, решила тормознуть. Бенедикт чуть повернул голову и увидел, готовящегося залезть в капсулу экс-лаборанта. Он чем-то напоминал ворону после курса стероидов. Большую одинокую ворону.  - А-а, вспомнил.

- Одинокая ворона, одинокая собака, **

дышит поле паром ровно, пашет поле жёлтый трактор.

Режет, режет, нарезает на пласты сырую почву…

И петляет словно заяц, одиночество меж кочек.

И в моих петлявых строчках – ни привета, ни ответа,

Только тлеет красной точкой инфернально сигарета.

Огоньки датчиков на капсуле стали сливаться в оранжевое пятно. Гель подходил к подбородку, и, обволакивая дыхательную трубку, поднимался всё выше. Бенедикт закрыл глаза. Сознание начало постепенно отключаться, но он нашёл силы добубнить концовку стиха.

…Одинокими приходим и обратно – в одиночку,

Посерёдке, мимоходом, вяжем новую цепочку…

Отчего же так печально? Стылый тамбур… сигарета…

В чём же замысел начальный? Очевидно только в этом.

В этом древнем и подспудном, и знакомым (до зевоты) –

чтобы там, в конце маршрута, рядом был…     не просто…      «кто-то»