Много, много чего в нашем царстве-государстве происходит «от печки», «из-за печки». И цыганочка с выходом, и тридцатитрёхлетний сон Ильи Муромца, и пирожки халявные, и Жихарка, на лопате Бабы-Яги растопыренный… И рассказы свои многие рассказчики по традиции начинают «от печки»… Кто я такой, чтобы менять эту древнюю традицию? От печки и начну.

Жила-была печка. Нет. Не так. Жила-была Бабуся по имени Анфиса. Опять не то…Жил-был Человек. Был он маленький. Звали его Андрейка. И жил, и был он у своей Бабуси, и была у неё печка. (Вот теперь то, что надо!)

Это по нынешним временам, когда и в сельмаге можно отовариться керамической панелью, печка бабусина многим показалась бы штукой необычной. А в то время в каждом доме только такие печки и были. Устройство это являлось обыденной и необходимой частью жизни. Выкладывалась печь из специального жароупорного кирпича, скрепляемого глиной (да не всякая глина была подходящей!). Обязательно присутствовала варочная плита — чугунный лист с двумя дырками, закрытыми кольцами. Убирая и добавляя эти кольца, хозяйка регулировала жар под кастрюлей. За плитой стояла железная заслонка, прикрывавшая нутро печки (типа духовой шкаф), куда с помощью ухвата ставили чугунок, в котором готовили всякую вкуснятину. Там же и хлеб пекли, и пирожки с плюшками. Сверху, за трубой, имелись полати. Там стелилась множеством слоёв целая куча старых одеял и тулупов. А также «польт» и «перепизденчиков». Ах, как там спалось!..

Снаружи обмазанная глиной, печка обязательно белилась известью — от мелких трещин, ну и так, «вообче, шоб красивше было — чистенько да беленько». Белили к весенним праздникам — Пасхе, Первомаю, к осенним — «седьмому ноябри» либо к Покровам. К новогодним дням — само собой! Ну и ещё раз 5–6 в год — по настроению. Безупречной белизной свежепросохшей печи хвастались перед соседками. Капали в извёстку синьку, дабы исключить малейший намёк на желтизну.

При побелке Бабуся всегда очень старалась. Ещё бы! Ведь её печка должна быть БЕЛЕЕ всех! На время обряда деда Миша и Андрейка выдворялись бабкой во двор, прочь из дома, «к чертям собачьим в манду». Дед занимался своими делами в сарае и во дворе либо сидел на завалинке, покуривая крепчайший самосад собственного производства. Андрейка помогал деду в делах либо играл в свои игры. В любом случае он находился под пристальным вниманием Деда.

Часто Деда Миша первым подмечал перемены, происходившие с Андрейкой. Когда Дед понял, что в ребёнке просыпается Художник (Андрейка начал рисовать всем и на всём), то просто купил внуку пару альбомов да по набору красок и карандашей. Андрейке очень понравился запах акварели, новой бумаги и особенно — кедровых карандашей. Хотелось нарисовать всё и сразу!

Кроме набора, были дедом куплены и два простых карандаша, но Андрейке хотелось порисовать ещё одним — простым, да не совсем. Тем, которым было нельзя. Назывался карандаш — «Химический», все его так называли, только одна Бабуся называла иначе — «Хуический», но Андрейка уже знал, что это плохое слово, и говорить его Бабусе можно, а детям — нельзя. Это был совершенно необычный карандаш! Он писал и рисовал в точности как простой. Но стоило его наслюнявить хорошенько, как он начинал оставлять на бумаге фиолетовый след — нипочём от чернил не отличишь! Хранился он за иконой Николы Чудотворца, вместе с жёлто-серой разлохмаченной книжечкой без картинок и маленькими деревянными счётами. Рисовать в книжечке было нельзя. Катать по полу перевёрнутые счёты (как машинку или танк) — тоже. Трогать волшебный карандаш… А как хотелось!

Раз в месяц Бабуся доставала всё это богатство, раскладывала на столе, пялила на нос очки, долго тарахтела счётами и, помуслив карандаш, вписывала в книжечку циферки. При этом не забывая бурчать посиневшим ртом с фиолетовыми (местами) губами что-то о том, что «ироды Царя Небесного, антихристы-разорители опять свету поштишта на целый рупь нажгли!», и поэтому скоро все они: Бабуся, Деда Миша и Андрейка — «по миру пойдут без штанов, так гольными сраками и сверкая». Это при том, что из всех электроприборов в доме имелись три лампочки-сороковки, киловатт-час стоил две копейки, спать ложились чуть позже курочек, а «паштишта целый рупь» мог состоять и из тридцати семи копеек…

Однажды весной всё сошлось. Всё срослось и совпало. Андрейка был не виноват (почти). Всё само так сложилось. Фатально неизбежно.

Три дня Бабуся возилась с извёсткой: разбивала комочки, сеяла через два сита, разводила, перемешивала, процеживала, подсинивала, переливала туда-обратно. Попутно задолбала Деда тем, как и какую именно кисть, он, «хер косорукий», должен подстричь. На четвёртый день, выгнав «мужуков» из дома, обложив пол в радиусе трёх метров от печки старыми газетами, бабка приступила к таинству побелки. Весь день она белила, потом перебеливала печь. И вдоль. И поперёк. В три слоя. Утром, подмазав остатками извёстки обнаруженные «лысины» и ещё разок выбелив «лицо» печки, бабуся сказала: «Вот и пиздец, славатебеосспади!», отмылась, переоделась и ушла к заклятой подруге Стюре — якобы за какой-то надобностью, а на самом деле, чтобы притворно посочувствовать в разговоре: «Ой, Стюра, чёй-то ты печь свою так херово побелила? Не умешь, штоли? Да вроде и рученьки-то у тебя не из жопы… Прям и не знаю… Да ты хочь бы ко мне зашла када, на мою-то глянула бы… Узнала бы, как надо-то!»

Андрейка с Дедом покушали холодной говядинки с хлебушком, запив всё это дело молочком, да и занялись каждый своим делом: Андрейка сел рисовать, Деда Миша отправился в свой сарай, как обычно, что-то ремонтировать, что-то мастерить.

Альбомы были полны рисунками, чистые листы заканчивались, так и не познав прелестей «Химического» карандаша… О! Карандаш!.. И ведь не надо его брать насовсем! Только порисовать, чуть-чуть, на оставшихся двух листочках… И всё, можно положить его на место. Андрейка подставил стул, с него перелез на буфет, где, выполнив довольно сложный акробатический этюд, достиг заветной цели. Волшебный карандаш был крепко зажат в его руке. Есть! Ура! На листе появился первый танк с сине-фиолетовой башней и серой звездой.  Синие фашисты побежали от него врассыпную!

Чистые листы кончились быстро. Держа замусоленный карандаш в руке, фиолетоворотый художник сорвался с места и пробежался по дому в поисках чистого холста. Вдохновение возбуждало, желание рисовать было неудержимым, оно било гейзером в небо! Гадство! Ни клочка чистой бумаги! Пикассо Андрейка нарезал ещё пару кругов по дому в безрезультатных, отчаянных поисках… И вдруг остановился, замер, восторженно глядя на огромное, белее белого, пространство свежепобеленной и уже подсохшей печки!.. Какие там мысли о возможном наказании! Даже о том, можно или нельзя, не думалось! Времени не было — Бабуся скоро вернётся. Рука с карандашом мелькала быстро-быстро. На «полотне» разворачивались батальные сцены. Сорок третий год смешался с 1812-м, «наши» одинаково хорошо давали просраться и откормленным немецко-фашистским гадам из дивизии «Мёртвая голова», и хлипким французикам императора Наполеона. «На поле танки грохотали…», «…смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой»! Фашисты драпали, обгоняя мушкетёров, русская пехота плотно сидела у них на хвосте, намереваясь добить врага в его логове! Колбаски с крыльями и звёздами изображали русские самолёты, какающие бомбами прямо на врагов. В горячке, в припадке вдохновения, Андрейка изрисовал печку везде, куда смог дотянуться. Куда не смог — подставил скамеечку…

Вот только карандаш не успел Андрейка положить на место. Услышав, что Бабуся вернулась, просто закинул его на буфет.

На нечаянной презентации картины юный художник услышал много интересных слов, как слышанных им ранее, так и совершенно новых. О себе, своём творчестве, своей Маме… В этот же вечер он был награждён за вклад в отечественную культуру тремя поджопниками и одним подзатыльником. Деду, за херовое исполнение обязанностей няньки  и допущенный при этом недогляд, был объявлен строгий и серьёзный «апошёлбытынахуй!»…

Самое интересное в судьбе творения произошло после презентации, когда Бабуся собралась совершить акт вандализма — скоренько забелить шедевр напечной росписи.  Предусмотрительный Андрейка благоразумно увёл Деда Мишу погулять. И правильно. Так как при попытке замазать «энти сраныя хуйдожества» в полную силу проявилось главное свойство чудо-карандаша: чем старательнее бабка старалась сделать поверхность печки белоснежной, тем синее-голубее она становилась, и на фоне этой ядовитой синевы ярко полыхали фиолетовым каракули, подло казавшиеся вначале невзрачно-серенькими…

Ежедневные в течении двух недель перебеливания привели к тому, что вся печь приобрела ровный невозможно васильковый окрас. А тут и Стюра припёрлась опыта набраться у Анфисы — непревзойдённой мастерицы по побелке печей. Фиса долго не хотела заводить подругу в дом, да разве её удержишь?.. Мало того что Стюра сама до уссачки насмеялась, так ещё и всем разнесла, откуда у Фиски руки растут, и как она, Фиска, в побелку синьки «перенахуякала», да ещё и на ребёнка всё свалить хочет. Сходила потом Фиса к Стюре, поскандалили, подрались, год не здоровались, а хрена толку?

Андрейка огрёб по полной программе. Если б не заступничество Деда, то и совсем могла бабка отбить у ребёнка тягу к рисованию. Хотя и экономия большая Бабусе (через Андрейкины художества) вышла. На синьке. Ни при одной из последующих побелок добавлять синьку в известь нужды не было. Вот какая от искусства польза!

Конечно, Андрейке было жаль замазанной картины… Ну да что уж — Художника каждый обидеть может…

Через много лет, когда Андрейка уже совсем вырос, женился и уже его двоим детям приспичило заняться настенной росписью, им выделили в детской целую стену, купили цветные мелки и карандаши. И старательно хвалили за каждый рисунок, восторгаясь: ах, как красиво! Дети тоже выросли. Они не стали известными художниками. Просто девочка умеет так шикарно оформить любой подарок, что многим профи и не снилось. А мальчик прекрасно рисует и умеет делать шикарные татуировки. И они никогда не будут прятать карандаши от своих детей. Зачем? Пусть рисуют.

А хоть бы и на стенах. Красиво же!